— Что же ты молчал?
— Да ведь что с него, с телеграфа. Забава! Он, что настоящий, государственный, словом, что и у них — одинакова…
— Как это одинакова?
— Ну, не работает…
Жеребцов знал, что Гаврюшке, может быть, уже сообщили, что идет полиция.
— А вода-то, вода, как круто валит, — замечали солдаты.
Мутный с густой желтизной поток шел из ущелья.
— Видно, там гребут золотишко.
— Да, там золотую-то тянут жилу!
Лодка с разведчиками быстро отошла от парохода.
— Будем ждать сигнала, — уверенно сказал поручик. — Какой воздух, какой воздух, господа! Чудесная амурская осень!
Через час заметили человека на скале, он махал флагом. Оттуда несколько раз выстрелили.
— Ну, господа, путь открыт! — густо пробасил Оломов.
Все засуетились.
От парохода и от баркаса отвалили четыре лодки, щетинившихся ружьями.
Сопка стала терять голубизну, желтеть, хвойная зелень и желтый березник проступали на ней, и вскоре утесы ее надвинулись к лодкам, а острый камень, видный издали, скрылся за увалом. Стуча сапогами по гальке, отряд выбирался на сушу и строился на каменистом берегу.
Сукнов подвел схваченного часового. Это был вятский мужичонка. Он караулил дорогу на прииск с дробовым ружьем.
— Стрелять хотел! — показывая его оружие, со злом говорил Ибалка.
— Батюшка! — кинулся мужик в ноги Телятеву.
— Вот вам первый образец таежных республиканцев!
— Сукнов! — сказал Оломов. — Поезжай на баркас. Говорят, можно в большую воду баркас провести на шестах. Начинайте с оставшимися людьми перегрузку в лодки и складывайте все тут на берег. Выставь часовых. Осадка будет меньше — подведешь баркас на шестах наверх. Не задерживайся с разгрузкой.
Сукнов оставался охотно. Он знал, что на прииске много крестьян-переселенцев, и ему не хотелось участвовать в их разгоне.
Подле утеса заночевали. Утром лодки пошли вверх по реке.
Неподалеку от Гаврюшкиного караула вперед отправилась угда с полицейским урядником, Ибалкой и пятью солдатами. Жеребцов стоял в ней на корме с шестом.
Гаврюшка вышел из травы.
— Стой! — прицелился в него урядник Попов.
— Беги бегом! — весело крикнул Ибалка и вынул револьвер.
— Здорово, Никита! — сказал Гаврюшка.
— Здравствуешь! — мрачно ответил Жеребцов.
Подошла вторая лодка с Телятевым.
— Проведешь нас дальше! — велел окружной Гаврюшке.
— С полным удовольствием! — гаркнул Гаврюшка. — Здрав желаю, ваше высокордие!
На прииске работа шла как обычно и слышался дружный стук и грохот, когда по берегу пришел посланный от Гаврюшки, его товарищ татарин Малай, и сказал, что прибыла полиция.
— Да вот они, братцы! — вдруг с отчаянием крикнул чей-то голос.
Из-за утеса вышли лодки. На носу передней солдаты в белых рубашках и в белых фуражках с красными околышами сидели с ружьями.
— Глядите, как на празднике! — сказал Илья. Он бросил кайлу и с облегчением вздохнул.
«Неужели все? И можно будет уехать домой?» Двое схваченных по дороге старателей толкались в солдатской лодке шестами. На другой лодке толкались сами солдаты и двое гиляков.
— Шабаш, братцы!
Множество народу высыпало из штолен и колодцев на берег, на бугры и холмы и на поваленные деревья. С любопытством и страхом смотрели на подходивший отряд.
Илья пошел к берегу веселый, словно к нему ехали гости. Многие старатели еще мыли, они разгибались, не оставляя своих бутар, и глядели из-под ладоней на лодки долгим, тоскливым взглядом.
— Так вот она, таежная республика! Амурская Калифорния и Эльдорадо! — сказал Оломов, оглядывая ряды балаганов, бутарки, шалаши, колодцы, черные входы в штольни, весь этот мирок, тесный, набитый мужиками, перемазанный глиной и золотоносным песком, лязгающий лопатами.
— Вон и скот у них, и кони. По-хозяйски все заведено! Вон и амбары, склады на той стороне! Да чье же это, господа?
Полицейские офицеры и поручик в белых кителях сошли на берег.
Никите стало жаль штрека. Хороший был ход! Какое крепление поставлено! Как на шахте! Сам же он со своей артелью вел этот ход и хотел поставить тут локомобиль для откачки воды. А пока качали бадьей и ведрами. Сколько силы зря ушло! Никита посетовал, что в простоте души и со страха перед полицейскими начальниками, которые все время были около него, он и привел-то их прямо на свой участок.
Напротив стояли товарищи, смотрели на Никиту, как на мученика, и ему становилось все совестней.
По берегу, шагая крупно, шел в болотных сапогах Оломов. Мужики стали снимать свои картузы, шапки и американские шляпы. Другие стояли не шелохнувшись.
— Ну? — подходя к толпе, спросил он. — Кто старшой у вас?
Толпа молчала.
— Есть же у вас артельный староста?
— Тут много разного народа, мы не знаем…
— Где же ваша выборная власть? — спросил Телятев.
Все почувствовали, что этот что-то знает.
— Нет такой! — живо ответил молодой парень.
— А где Силин?
— И его нет!
— Откуда же ты это знаешь? Ты всех по фамилии разве знаешь на прииске?
Парень смутился и спрятался в толпе.
Мастер просовывал между рослых мужиков свою маленькую голову, ему хотелось вступить в разговор, он дрожал от нетерпения и от многих мыслей, приходивших в голову. Но боялся. Жена велела ему молчать.
Старатели на отдаленных участках оставляли работы, и густые толпы их стекались к поляне. Послышался душераздирающий крик многих людей, женский визг, вся толпа пришла в движение. Видно было, как часть толпы вдруг полегла. Опять начался крик, потом раздался хохот.
Телятев со страхом оглянулся. Поручик живо выстроил свой отряд. Сорок человек солдат встали в две шеренги. Пехотный поручик щурился, испуганно глядя на сбившуюся толпу.
— Вы не беспокойтесь, — молвил Никита, видя, что поручик чуть ли не собрался стрелять. — Это штрек обвалился и люди под землю посыпались. Их сейчас оттуда подымут, и все установится.
Сзади раздался новый вопль. Береза треснула и повалилась вместе со своими зрителями, которые забрались в ее ветви и теперь запрыгали с нее, как голуби.
Все это было так страшно и необычайно. Поручик отдал команду, и ряд солдат проредел и превратился в двойную цепь. Ружья теперь взяты были наперевес.
Из толпы кто-то со страха запустил камнем.
— Какие-то жуткие, трагикомические происшествия, — сказал поручик, немного придя в себя.
— Нет, это они нарочно! — сказал озабоченный Оломов. Он был как в лихорадке, раздумывая, дать бы залп! Камень запущен, повод есть. Но все хуже в тысячу раз, чем предполагали. Сколько их тут, кто знает! Что будет, если вся эта орава начнет ответную пальбу? Известно: «Страшен русский бунт!» Тревожить их было опасно. У многих за плечами ружья. И эта была не вражеская армия, это свои, подданные империи, нельзя было приказать тут разоружиться, как военнопленным. Но и в грязь лицом не ударить и не переборщить! С какими трудами населяли здесь людей и берегли их. Не стрелять же по ним!
Из-за острова вышли еще две лодки с полицейскими. Подходила подмога. «Но что значит тут горсть солдат и полицейских!» — думал Оломов. На озере осталась халка и там полувзвод с унтер-офицером Сукновым. Оломов решил, что выхватывать виновных придется осторожно и не сразу. Надо действовать хитростью.
— Если совести у них нет, пусть стреляют! — кричал, обращаясь к толпе, сектант Кораблев. — Разве можно разойтись, такое богатство бросать!
Оломов подошел к нему.
— Я им постреляю! — сказал Андрюшка Городилов, перезаряжая револьвер.
Тимоха Силин сидел в своей зимовьюшке и рассматривал план нового участка, вычерченный Гураном на бересте, когда прибежал старовер Микешка и крикнул в окно:
— Кончай работу! Полиция пришла!
Силин и Гуран выскочили из своей конторы.
— А кто был в карауле? Как пропустили?
— На нижнем-то Макар был с Алешкой. Алешка, видно, мыть ушел, понадеялся на Макара. Макар-то им попался, не успел упредить. А на верхнем карауле заметил их Гаврюшка, послал Малая, уж лодки подходили, Малай плыть-то уж не мог, травой пошел берегом, да вплавь, да вброд. Ночью не шли лодки, так и он не мог! А седне еле поспел. И тут же они выперли и ружья навели.
— Эх, подлость людская! — молвил Тимоха.
— Слабость! — сказал Гуран.
— Атаман, как теперь уйдем с прииска? — подходили старатели.
«Теперь крах всему! — подумал Тимоха. — Но я должен смотреть вперед!»
— Мы можем эту полицию перебить! Шутя! — сказал он. — Я видел, как в Расее бунтовали. Это — раз плюнуть! Но тогда откроют стрельбу, а тут бабы и дети.
— Нет, тут нельзя тягаться! — отвечал Микешка.
— Надо, надо стрелять в них! — сказал другой старовер. — Пусть убьют нас. И жен и детей! Пусть! — голос его дрожал от гнева. — Я первый кинусь!
— Тебя не выдадим, Тимоха, скрывайся, — сказал Микешка.
— Нет, я не побегу. Я только сначала к себе зайду переодеться и живо надо Ваську сюда…
— Да вон он едет…
— Мы тоже сразу не уйдем! — говорили старатели Силинской стороны. — Пусть гонят!
— Нет, надо идти! — подходя, сказал Сашка. Он был в черной шляпе и красной рубахе.
— Ну, Тимша! — сказал прибежавший Илья, спрыгивая с помоста, по которому возили тачки. — Революция началась! — Он усмехнулся. — Власть свергают!
— Ты чему радуешься! — накинулся на него старик раскольник.
— Ни че не будет никому! Сказали, по домам отпустят, и слава богу! Шут с ним, с металлом. Они выборных вызывают. Ты не ходи, скройся.
— Нет, мне отвечать! Я пойду за всех…
— Какая нужда! — сказал Микеха. — Надо их сбить с толку. Они не узнают никогда.
— Пароход пришел, предатели! Кто-то выдал!
— Зря не лезь… Если надо будет — они найдут, — твердил Микеха.
— Нет, я не хочу подводить общество. Сашка там?
— Вот он сидит, ждет тебя.
Сашка, понурившись, сидел на корточках.
— Выпустят людей с добычей или отберут? — спросил его Микеха.