времени даже жаворонковую воду обратил в приятные воспоминания. Джекоб заметил, что, несмотря на теплое летнее утро, руки у Клары в перчатках, но не придал этому значения.
– И что привело тебя в музей так рано?
Даже вопрос не вызвал у него никаких подозрений. Но потом Клара поцеловала его в губы.
– Просто делай, что тогда, у единорогов, – шепнула она ему на ухо.
И толкнула под колеса несущихся автомобилей.
Визг тормозов. Гудки. Чьи-то крики. А может, его собственный.
Джекоб слишком поздно закрыл глаза.
Почувствовал, как радиатор ломает ему руку.
Металл и стекло.
5Цена
Тишина была такая, что на мгновение Джекоб решил: я умер. Но потом почувствовал свое тело. Резкая боль в руке.
Открыв глаза, он обнаружил, что сидит не на асфальте, как ожидал, и не в луже собственной крови, а на ярко-синем шерстяном ковре с вкраплениями серебра, мягком и очень плотном, какими бывают только самые дорогие тканые вещи.
– Прошу прощения за грубую шутку. Невеста твоего брата в качестве приманки… было просто не удержаться. Она столь же привлекательна, как ваша мать, хотя ей несколько недостает тайны, да? Твоему брату, вероятно, именно это в ней и нравится. У него самого тайн предостаточно.
Джекоб поднял глаза, чтобы увидеть лицо говорящего. Затылок отозвался болью, голову словно пытались расколоть изнутри. В нескольких шагах от Джекоба в черном кожаном кресле сидел человек. Такое же кресло стоит в музее, у которого Клара толкнула его под автомобили, в отделе современного дизайна. Вставай, Джекоб. Непонятно, от чего его мутило – то ли от столкновения с такси, то ли от того, с каким бесстрастным лицом Клара отправила его под колеса.
Незнакомцу было, вероятно, около сорока, и красота его казалась до странности старомодной. Его лицо хорошо смотрелось бы на каком-нибудь портрете кисти Гольбейна или Дюрера. Однако костюм на нем, как и рубашку, шил современный портной. Незнакомец насмешливо улыбнулся, заметив, что взгляд Джекоба остановился на крошечном рубине в мочке его уха.
– А, ты вспомнил… – Когда они встречались в Чикаго, голос у него был другой. Джон Норебо Ирлкинг. – Рубины… – Ирлкинг прикоснулся к мочке уха. – У меня к ним давняя слабость.
– А сейчас облик настоящий? – Джекобу удалось встать на ноги, хотя и придерживаясь за край стола.
– Настоящий? Громко сказано. Ну, допустим, он ближе к настоящему, чем тот, что я явил тебе в Чикаго. Феи любят скрывать свои имена, мы же храним тайну облика.
– То есть имя настоящее?
– Что, звучит как настоящее? Нет, зови меня Игроком. Воин, Кузнец, Писарь… мы любим брать себе имена, которые обозначают то, чем мы занимаемся.
Вслед за Джекобом он посмотрел в окно:
– Фантастика, да? Всего в двух шагах от Манхэттена. Удивительно, до чего легко спрятаться в якобы необитаемом месте.
Запущенный участок за окном странно контрастировал с роскошным убранством комнаты. Полуразрушенные здания терялись под плющом и за буйно растущим лесом, который выигрывал битву с людскими постройками.
– Вы, люди, с такой трогательной серьезностью относитесь к внешнему виду. – Игрок встал и вальяжно прошел к одному из окон. – Животных обмануть не так легко. Пару десятков лет назад мы чуть не привлекли внимание смертных, потому что одна редкая цапля не пожелала делить с нами этот остров.
Он затянулся сигаретой, которую держал тонкими пальцами – по шесть на каждой руке, признак бессмертных, – и выдохнул дым в сторону Джекоба. Комната стала просторной, словно зал в каком-нибудь замке – с серебряными стенами и люстрами из эльфового стекла. Единственное, что не изменилось, – поразительной красоты мраморная скульптура, развеявшая последние сомнения Джекоба в том, с кем он имеет дело. Скульптура изображала дерево, в коре которого угадывалось человеческое лицо, застывшее в безмолвном крике.
– Изгнание. Поначалу пытаешься сделать его сносным, с возможной точностью воссоздавая знакомое окружение. – Игрок вновь затянулся сигаретой. – Но это быстро приедается и слишком часто напоминает о том, что утратил.
Вид за окном растворился в дыму. Деревья исчезли, и в водах реки отразился силуэт города – чужого и в то же время родного. Нью-Йорк, лет… сто назад? Никаких следов Эмпайр-стейт-билдинг…
– Время. К нему вы тоже относитесь слишком серьезно. – Он затушил окурок в серебряной пепельнице, и зал снова стал той самой комнатой, где Джекоб пришел в себя, с тем же запустением за окном. – Неплохая идея – спрятать арбалет в запасниках музея. В конце концов, ты и представить не мог, что Фрэнсис Тюрпак – моя добрая подруга, даже если и знает меня с другим лицом. Многими экспозициями Метрополитен обязан нашим пожертвованиям… Но полагаю, ты понимаешь, что находишься здесь не из-за арбалета. Или ты забыл, что должен мне?
Должен…
Джекобу померещился запах забудок – цветов всех Синих Бород. В хлопотах с арбалетом было легко забыть об этом долге. Как и об отчаянии, которое вынудило Джекоба так опрометчиво заключить магическую сделку. Опрометчиво? У него не было выбора. Он заблудился в лабиринте Синей Бороды.
– В этом мире есть трогательная история о кобольде, обучающем одну бестолковую крестьянскую девчонку выпрядать из соломы золото, – сказал Игрок. – Разумеется, она его обманывает, а ведь он требует лишь то, что принадлежит ему по праву.
Нынче пеку, завтра пиво варю,
У королевы первенца отберу.
Сказка о Румпельштильцхене никогда особо не впечатляла Джекоба. Матери еще пришлось объяснять ему, кто такой первенец. И даже теперь – кто в его возрасте думает о первенцах? Он вообще сомневался, что когда-нибудь захочет иметь детей.
Заметив на лице Джекоба облегчение, Игрок улыбнулся:
– Похоже, моя цена не кажется тебе слишком высокой. И все же позволь объяснить немного подробнее: с той минуты, когда Лиса положит в твои руки первого рожденного ею ребенка, он принадлежит мне. С оплатой можешь не спешить. Но ты заплатишь.
Нет.
Что нет, Джекоб?
– Но почему это будет обязательно мой ребенок? Мы друзья, и только…
Игрок посмотрел на него так насмешливо, словно Джекоб пытался уверить его, что Земля плоская.
– Ой, я тебя умоляю. Ты говоришь с эльфом! Я знаю твои самые потаенные желания. Мое дело – их исполнять.
– Назови другую цену. Любую другую. – Джекоб с трудом узнал свой голос.
– С какой стати? Это моя цена, и ты ее заплатишь. У твоей Лиски будут чудесные дети. Надеюсь, вы не станете с этим тянуть.
Внезапно любовь приобрела привкус вины, желание – привкус предательства. Как понятны стали собственные желания, когда вдруг сделались нереализуемыми. И вся эта чепуха, которой Джекоб обманывался – что он любит Лиску не такой любовью и что его страсть не очень-то много и значит, – ложь. Он хотел, чтобы она всегда была рядом, хотел быть единственным важным для нее человеком, единственным, кто когда-нибудь подарит ей детей, увидит, как она стареет…
Никогда, Джекоб. Это под запретом. Он продал свое будущее. И вовсе не утешает, что он сделал это ради ее спасения.
– Соглашение действительно только в том мире, где было заключено.
Жалкая попытка.
– Куда я не могу вернуться, поскольку немедленно превращусь в дерево? Ну да. Об этой мелочи я не забыл. Но должен тебя разочаровать. Скоро мы вернемся. По крайней мере некоторые из нас.
Эльф снова встал у окна.
Пора делать ноги, Джекоб.
Здесь две двери… Но что потом? Если верить эльфу, они на острове. Одном из нескольких, посреди Ист-Ривер, переплывать которую не слишком заманчивая перспектива, а со сломанной рукой и подавно.
Игрок по-прежнему стоял спиной к Джекобу. Рассуждал о феях, их мстительности, о человеческой неблагодарности… Похоже, он любил слушать самого себя. Кому еще его слушать? Он упоминал о других. Сколько их сбежало? Взгляд Джекоба остановился на зеркале, прислоненном к стене рядом со скульптурой, изображающей застывшего в плену дерева эльфа. Это зеркало было больше того, что в отцовском кабинете. На раме распустились те же серебряные розы, только среди колючих побегов сидели серебряные сороки.
Игрок все еще смотрел в окно, а до зеркала было всего несколько шагов.
Эльф и оглянуться не успел, как Джекоб уже стоял у зеркала. Стекло оказалось теплым, словно бок какого-то животного. Но как бы он ни прижимал ладонь к отражению своего лица, зеркало показывало все ту же комнату.
Игрок обернулся:
– Даже такие, как ты, производят множество самых разных зеркал. Неужели ты всерьез думаешь, что мы менее изобретательны? – Он подошел к столу рядом с одним из окон и пролистал лежавшую на нем пачку бумаг. – Известно ли тебе, что фея и ольховый эльф когда-то были связаны друг с другом, как день и ночь? Наши дети рождались смертными, но всегда незаурядными. Их короновали, объявляли гениями, почитали как богов. В этом мире мы можем иметь детей от смертных женщин, но, как правило, они ужасные посредственности.
Джекоб все еще стоял перед зеркалом и, как ни старался, отвернуться не мог. Создавалось ощущение, будто стекло срезает слой его души.
– Оно крадет у тебя лицо, – услышал он голос Игрока. – Смешно, но именно смертный придумал использовать наши зеркала для создания помощников более надежных, чем вы. Ну-ка, покажитесь!
В комнате потеплело, и льющийся в окна свет вычертил два стеклянных силуэта. В них отражалась вся комната: белая стена, стол, рама окна. Тела стали более зримыми, когда лица приобрели цвет человеческой кожи, а одеждой послужила отразившаяся в телах мебель. Иллюзия была совершенной, ее выдавали только кисти рук. На этот раз девушка не прятала их под перчатками: на стеклянных пальцах были ногти из серебра, а лицо у нее было Кларино. Юноша рядом с ней выглядел моложе Уилла, но кто знает, сколько им лет.
– Всего несколько недель, – сказал Игрок.
Джекоб задался вопросом, читает ли эльф вообще все его мысли.