(Восклицая.) Боже мой, жизнь бы должна была быть проще! Зачем всё время разыгрывать драмы, в то время как, взвесив хорошенько… любовь, политика, люди, всё значительно нелепей и смешнее? Будьте великодушны, мадам Прюдан! Между нами говоря, это вас ни к чему не обязывает, вы нейтральная держава… ну вот вы были свидетельницей того, как я пошутил, насчёт прислуги (ничтожно — согласен), но ничего такого в этой шутке ведь не было. И что ж, я получил по полной, что обычно оставляют для более веских претензий! Куда же мы катимся, если шкала ценностей больше не берётся в расчёт? Семейная ссора — искусство древнее, к нему нужно с уважением относиться. Но меня разочаровывает впечатление, что я имею дело с дилетантом… Есть правила, мама, есть правила! Импровизация тут неуместна. (Кричит, как Шарлотта.) Довольно! Довольно! Довольно! Довольно! (Себе самому.) Довольно.
Мадам Прюдан. И что вы собираетесь делать? Такое положение вещей продолжаться не может. Полагаете, для тёщи весело на это смотреть? А ваши дети, они свидетели этих ссор? Вы когда-нибудь о детях подумали? Антуан, вы очень виноваты!
Антуан(с нелепым высокомерием). Я это знаю. Я помочился в аквариум в золотыми рыбками, и я каждый раз, когда акт мочиться в аквариум будет являться проявлением моего глубинного <я>, я буду поступать именно так.
Мадам Прюдан. Что вы мне такое несёте, друг мой? Какие такие рыбки?
Антуан(расхаживая, вне себя). Очень древние золотые рыбки, мама! Золотые рыбки свободы человеческой. И почему бы не to be or not to be… не я это сказал!
Мадам Прюдан. Вы теряете благоразумие!
Антуан. Ошибаетесь! Я переливаюсь через край! А благоразумие всегда было скандальным. (Вне себя.) С самого раннего детства, если верить окружающим, я всегда был виноват. Я всё делал плохо. Я долгое время был обеспокоен этим, и потом, однажды обнаружил, что плохо было именно то, что я их беспокоил. С этого момента я за себя вступился, я решил принять себя целиком. Перед лицом смерти! Если она на меня смотрит, то и я на неё тоже смотрю. И поглядим, кто моргнёт первым! Посмотрите на меня хорошенько, мама. Это, может быть, неказисто, но схожесть всё-таки есть… это я! Антуан дё Сан-Флур. И нужно принимать его таким, каким он является. Я его создал, и, поверьте, это было нелегко.
Антуан идёт взять канотье и прищепки на штаны.
Мадам Прюдан. Куда вы? Через полчаса мы садимся обедать!
Антуан. В Сан-Геноле! Двенадцать километров подъёма, но я туда возвращаюсь!
Мадам Прюдан. Скажите мне правду! Вы собираетесь разводиться, Антуан, и жениться на Эдвиге Патаке?
Антуан. Чтобы поменять шило на мыло? Ни в коем случае, мама! Кстати, я верю в незыблемость брака. Это единственная гарантия не наделать глупостей дважды. Нет. Я возвращаюсь в Сан-Геноле без удовольствия… двенадцать километров подъёма, в то время как в икрах моих накручено уже 24. Сказать вам всю правду (в любом случае, понять вы её не сможете, старая, оставленная желанием простушка), задница Едвиги Патаке мне иной раз так же скучна, как луна — этот бледный кружок, который мы сговорились созерцать летними вечерами с мистическим выражением на лице. Но я еду туда! Из упрямства! Вот что такое мужчина! Только, чтобы доказать себе, что я свободен. Скучно ли нет, но эта луна — моя!
Выходит с размашистыми движениями, натыкаясь на прислугу.
Адель. Мсье, дети позвонили сказать, что у велосипеда, который вы оставили у гаража, обе шины проколоты! Они приходили сказать, что это не они. Но я их узнала. Это разбойники. Однажды, пока я развешивала бельё, они обошли стремянку и палкой подняли мне через решётку юбку, чтобы увидеть трусы.
Антуан(мрачно). Хорошо. Если судьба вмешалась! Сегодня вечером я виновным не буду. Пойду, успокою Шарлотту.
Антуан выходит.
Мадам Прюдан(глядя на Адель). Сколько времени требуется, чтобы сходить в прачечную?
Адель. Это зависит…
Мадам Прюдан. Зависит от чего?
Адель(нежно). От того, кого встретишь по дороге…
Мадам Прюдан. Адель, вам уже говорили, что нужно опасаться мужчин?
Свет внезапно потухает. Занавес опускается в темноте, и прожектор высвечивает на нём яркий круг. Раздвинув занавес, появляется Тото.
Тото(объявляет). Отец мой славный. (Как не уверенный в себе школьник, он пытается читать стихотворение Виктора Гюго).
С улыбкой на устах отец мой славный
Вместе с гусаром больше всех любимым
За храбрость и высокий рост,
Скакал по полю, как погост,
Усеянному мёртвыми телами, куда ложилась ночь.
Вдруг в сумраках, казалось, зов помочь…
Он осекается в тревоге, потом повторяет два-три раза одну и ту же фразу, вспоминая продолжение…
Вдруг в сумраках, казалось, зов помочь… Вдруг в сумраках, казалось, зов помочь…
Он тужится ещё короткое время, потом говорит последнюю строку…
Так дайте же ему воды, сказал отец мой!
Тото исчезает за занавесом.
Действие второе
Свет зажигается. Измождённые и небритые Кислюк и Антуан, оба в форме солдат 1940 года, обвешанные полотняными сумками, едут на велосипедах по пустынной дороге.
Кислюк. Помнишь замки Луары, в год, когда мы сдавали выпускные экзамены, когда ты, мерзавец, чуть не убил меня, перегрев на солнце? Если б тогда мне сказали, что мы проедем на велосипеде всю Францию!
Антуан(крутя педали). И к тому же второпях! Он опять вошёл в форму, бедолага… больше не жалуется, что дорога поднимается в гору. На этот раз ему кажется, что он работает на себя самого. Вот тебе пожалуйста, что значит заинтересованность рабочего на предприятии!
Кислюк (горько). А офицеры, между прочим, на колёсах едут! «Местечка не найдётся? Как же, генерал, залезайте, мы потеснимся!»
Антуан(крутя педали). Вот зачем надо было военную подготовку пройти! Сейчас бы, как и они, на машине бы ехал.
Кислюк. Меня бы стошнило, если бы я офицером стал!
Антуан. Жизнь — это не только атаки, и в отступлении, видишь, есть свои прелести.
Кислюк (ядовито). Ты-то прошёл подготовочку, буржуй поганый!
Антуан. Завалил! Вышел ефрейтором. Ниже чина быть не может. Так что, так же, как и ты, я кручу педали.
Кислюк (хитро, после некоторой паузы). На твоём месте, я содрал бы погоны.
Антуан. Одна лычка погоды не сделает.
Кислюк. Мне, кстати, по барабану. Я рядовой. Скажу, ты приказал.
Антуан. Приказал что? Мы ноги в руки — и драпаем.
Кислюк. Приказал брать ноги в руки.
Антуан. Ты чудовищен…
Кислюк. Мсье сожалеет, мсье всё ещё патриот? Подлец! Защищая себя, капитализм обрёк пролетариат на бойню, и вы ещё хотите белых перчатках заряжать!
Антуан(крепко крутя педали). Именно на такого я и смахиваю! Особенно на скорости, и в противоположном от линии фронта направлении!
Кислюк (озлобленно). Даже нелепым ефрейтором ты всё ещё похож на такого мерзавца! Прекратишь ты, наконец, так крутить педали или нет? Хочешь меня кинуть, чтобы легче было чесать одному? А как же уставные привалы? Солдат имеем право на отдых? Есть устав!
Антуан(крутя педали). В мирное время! Прикинь, фрицы на машинах, а мы — на велосипедах.
Кислюк (обеспокоенный). Думаешь, если нас поймают вне подразделения, сразу расстреляют? Мы и без оружия, может, похожи на партизан? Я лично никогда не хотел этой войны! Польша, знаешь, мне как-то по барабану!
Антуан(крутя педали). Скажи им, они будут счастливы!
Они, молча, крутят педали, оба устали.
Антуан. Мы, должно быть, недалеко от Луары.
Кислюк (обеспокоенный). В тех краях, вроде, организуется партизанское движение. Может, нужно быть осторожнее. Может, обогнём?
Антуан. Объезжать реку — далековато.
Кислюк (ворчит). Партизанское движение! Убийцы! Как будто французиков не достаточно накокошили! Во-первых, есть приказы. Прежде, чем сесть по машинам, офицеры сказали: «Возвращайтесь по местам дислокаций!» Где сейчас 168-й батальон? В Мантобане? Для меня, приказ есть приказ. Я еду в Монтобан. И никто меня не остановит. Вперёд!
Антуан. Объяснишь это жандармам, когда мы на них наскочим.
Кислюк (ядовито). Во Франции всегда чёрт знает что творится! Могли бы что ли документы раздать с полковничьей печатью, чтобы по форме.
Антуан. Нас много, а времени мало.
Кислюк. Шкуру свою спасали в первую голову, вот что, куча трусов! Народ припомнит, что его предали. За всё наступит расплата!
Антуан(тихо). Нужно было остаться с капитаном Грандпье. Он за свою шкуру не трепещет… вставил монокль, натянул перчаточки белые и построил укрепление из ящиков с мылом. Остановить первые танки двумя пулемётами, из которых один быстро вышел из строя, конечно, нельзя, но капитан рассчитывал просто наделать шума, и этим сбить с толку неприятеля. Плюс двенадцать бретонских добровольцев.
Кислюк (с ненавистью). Простофили! Я тебе скажу, хочешь, меня тошнит от такой Франции! (Он кричит, искренне оскорбленный.) А в регби-то с Уэльсом мы победили!
Антуан. В настоящее время эти бретонцы отвердели все до одного в ящиках из-под мыла, а Грандпье, с пулей в монокле, пал сверху, потому что, разумеется, капитан, не сгибаясь, стоял.
Кислюк