вилистыми символами! Это будет его собственной, удостоверяющей его личность печатью на доказательстве об убийстве, вот чем это будет! Это всё равно что восковые печати в древности, когда, гремя папирусом, на нём цветисто расписывались чернилами, присыпали роспись песком, чтобы высушить чернила, и в конце послания прикладывали перстень с печаткой на расплавленный алый воск. Так оно и будет, уж поверьте, если он оставит где-нибудь тут хотя бы один отпечаток своих пальцев. Он не пойдёт так далеко, чтобы признать свою вину в убийстве наложением собственной печати на улики.
Ещё ящики! Успокойся, будь внимателен, будь осторожен, повторял он себе.
На самом дне восемьдесят восьмого ящика он обнаружил перчатки.
«О, мой Бог! Мой Бог!» Он со вздохом опустился на стол. Примерил перчатки, повертел ими перед глазами, застегнул их, с гордостью посгибал пальцы. Перчатки были серого цвета, мягкие, плотные, непроницаемые. Теперь он мог делать всё что угодно своими руками, не рискуя оставить следы. В спальне перед зеркалом он показал себе нос и высунул язык.
«НЕТ!» — прокричал Эктон.
Это был воистину зловредный план.
Хаксли нарочно свалился на пол! О, до чего же это дьявольски умный человек! Прямо на дубовый пол упал Хаксли, а вслед за ним и Эктон. И они катались по нему, и тузили друг друга, и цеплялись за него, без конца покрывая его отпечатками ошалевших пальцев! Хаксли переместился на несколько футов — Эктон пополз за ним, чтобы охватить его шею руками и давить её до тех пор, пока не выдавил из него жизнь, словно пасту из тюбика!
Уже в перчатках Уильям Эктон вернулся в комнату и, опустившись на колени, начал тщательно протирать каждый дюйм пола, на котором могли остаться следы. Дюйм за дюймом, дюйм за дюймом, он всё полировал и полировал пол, пока не увидел отражение собственного напряжённого, покрытого потом лица в нём. Потом он подошёл к столу и стал шлифовать его ножку, затем выше, всю добротную основу стола, добрался до его крышки, протёр ручки ящиков. Обнаружив вазу с восковыми фруктами, он до блеска вычистил серебро, вынул из вазы несколько восковых фруктов и основательно протёр их, оставив нетронутыми те, что лежали на самом дне.
«Я уверен, что не касался их», — успокоил он себя.
Покончив со столом, он обратил своё внимание на картину в раме, висевшую над ним.
«Я знаю, что не трогал её», — сказал он себе.
Он стоял, не спуская глаз с неё.
Он осмотрел все двери в комнате. Какими дверями он пользовался сегодня вечером? Он не помнил. Тогда протрём все. Начал он с дверных ручек, продраил их до блеска и тогда стал оттирать двери сверху донизу, не давая себе поблажки. Потом он занялся мебелью в комнате и протёр все кресла.
— Это кресло, в котором ты сидишь, Эктон, старое, ещё времён Людовика XIV. Пощупай его обивку, — предложил ему Хаксли.
— Я пришёл не о мебели толковать, Хаксли! Я пришёл ради Лили.
— О, оставь это, тебе нет дела до неё. Ты же знаешь, она не любит тебя. Она сказала, что завтра поедет со мной в Мехико-Сити.
— Да пошёл ты со своей дурацкой мебелью!
— Это прекрасная мебель, Эктон, будь порядочным гостем и потрогай её.
На материи могли остаться отпечатки пальцев.
— Хаксли! — Уильям Эктон уставился на лежавший перед ним труп. — Ты что, догадался, что я собираюсь убить тебя? Твоё подсознание — так же как моё — заподозрило во мне убийцу? И это твоё подсознание надоумило тебя заставить меня обойти весь твой дом, трогая руками, перекладывая, обглаживая старинные книги, посуду, двери, кресла? Ты что, был такой умный и такой подлый?
Зажатым в руке платком он протёр все стулья. Тут он вспомнил о трупе — его-то он не обработал. Он вернулся к нему и, поворачивая его так и сяк, протёр его со всех сторон. Даже почистил ему ботинки — ничего не пропустил.
Когда Эктон занимался ботинками, его лицо исказила гримаса беспокойства, он тут же поднялся и направился к столу.
Он снова вынул из вазы фрукты и тщательно протёр те, что оставались на самом её дне.
«Так-то лучше», — прошептал он и вернулся к трупу.
Но когда он опускался на пол возле трупа, веки его дёрнулись, челюсть отвисла — он заколебался, потом встал и снова направился к столу.
Он протёр раму картины.
За этим занятием он вдруг сделал открытие…
Стена.
«Но это глупо», — подумал он.
«О!» — вскрикнул Хаксли, отражая его нападение. Во время их стычки он оттолкнул Эктона. Тот упал и, поднимаясь, опёрся о стену и снова набросился на Хаксли. Он задушил Хаксли. Хаксли умер.
Эктон, полный решимости и уверенности в себе, отвернулся от этой стены. Ругательства и слова обвинения выскочили у него из головы. Он смотрел теперь на все четыре стены.
«Весёленькое дельце!» — произнёс он.
Уголком глаза он что-то заметил на одной из стен.
«Не буду обращать внимание, — сказал он себе, чтобы отвлечься. — Теперь следующая комната! Я буду действовать последовательно. Ну-ка вспомним — мы за всё то время побывали в передней, в библиотеке, в этой комнате, в столовой и на кухне».
На стене у себя за спиной он увидел пятно.
«А было ли оно там?»
Разозлившись, он тем не менее повернулся к стене.
«Ладно уж, ладно, для того только, чтобы не сомневаться», — и он приблизился к стене и не обнаружил на ней никакого пятна.
О, такое малюсенькое… ну да, вот здесь. Он потыкал в это место платком. Это, конечно же, не были отпечатки пальцев. Покончив с этим, он опёрся о стену своими руками в перчатках и осмотрел всю стену сначала справа от себя, потом слева, затем сверху донизу — там, где она начиналась выше его головы и заканчивалась у его ног, — и тихо произнёс: «Ну нет». Он прошёлся взглядом вниз и вверх, поперёк и вдоль стены и прошептал: «Это уж слишком». Сколько тут квадратных футов? «Ни за какие коврижки, чёрт меня побери», — сказал он. Однако глаза боялись, а руки в перчатках уже потихоньку протирали стену.
Он воззрился на свою руку и на обои. Взглянул через плечо в соседнюю комнату.
«Я должен пойти туда и почистить основные предметы», — приказал он себе, но его рука, да и он сам, будто они были подпоркой стены, оставались на месте. Он нахмурился.
Не произнеся ни слова, он стал скрести стену — вверх-вниз, вперёд-назад, вверх-вниз — настолько высоко, насколько он мог дотянуться, и настолько низко, насколько он мог нагнуться.
«Смех один, Бог мой, один смех!»
Но ты должен быть уверен, подсказывал ему разум.
«Конечно, нужно быть уверенным», — отвечал он.
Он покончил с одной стеной и…
Перешёл к другой.
«Сколько там времени?»
Он посмотрел на часы на камине. Прошёл час. Было пять минут второго.
Прозвенел звонок в дверь.
Эктон замер, уставившись на дверь, на замок — на дверь, на замок.
Кто-то громко стал стучать в дверь.
Прошла целая вечность. Эктон не дышал. Оставшись без воздуха, он стал терять силы, покачнулся; в его голове тишину разорвало грохотание волн, бьющих в прибрежные скалы.
— Эй, вы там! — орал кто-то пьяный. — Я же знаю, Хаксли, ты тут! Открой, чёрт тебя подери! Это Билли-бой, пьяный вдрызг, Хаксли, старик, пьянь беспробудная!
— Пошёл вон, — беззвучно пробурчал потрясённый Эктон.
— Хаксли, ты ведь там, я слышу твоё дыхание! — кричал пьяный голос,
— Да, я здесь, — шептал Эктон, каждой клеткой ощущая это, распростёртое на полу, длинное, неуклюжее, остылое и молчащее. — Да.
— Дьявольщина! — произнёс голос, затихая вдали в тумане. Шаги удалялись. — Дьявольщина…
Эктон долго стоял неподвижно, ощущая красное биение сердца в своих закрытых глазах и в голове. Когда он наконец открыл глаза, он увидел прямо перед собой ещё одну необработанную стену и снова обрёл способность говорить.
«Дурак, — сказал он, — эта стена безупречна. Я не трогал её. Надо спешить. Надо спешить. Время. Время. Осталось всего несколько часов до того, как припрутся его проклятые дружки!»
Он отвернулся.
Боковым зрением он заметил мелкие паутинки на стене. Когда он находился спиной к ней, паучки выбрались из своих укрытий и потихоньку сплели свои едва заметные, недолговечные паутинки. Не на той стене слева, которую он уже обработал, а на трёх других стенах, к которым он ещё не прикасался. Всякий раз, когда он смотрел в направлении паучков, они прятались в сооружённой ими паутине, но, стоило ему отвернуться, они вылезали вновь.
«Эти стены в полном порядке, — чуть ли не криком убеждал он себя. — Я их не трогал!»
Он подошёл к письменному столу, за которым раньше сидел Хаксли. Он открыл ящик и вынул из него то, что он искал. Небольшое увеличительное стекло, которым Хаксли пользовался иногда при чтении. С увеличительным стеклом в руке он неуверенно подошёл к стене.
Отпечатки пальцев.
«Но это не мои! — он боязливо засмеялся. — Я их тут не оставлял! Я уверен, что не оставлял! Может, это слуга, дворецкий или горничная!»
Их было множество на стенке.
«Посмотри хоть на этот вот, — сказал он. — Длинный и конусообразный, женский, готов поспорить на что угодно».
«Правда?»
«Правда!»
«Ты уверен?»
«Да!»
«Точно?»
«Ну… да».
«Абсолютно?»
«Да, чёрт возьми, да!»
«И всё-таки уничтожь его, почему бы нет?»
«Бог мой, да на тебе!»
«Вот и нет проклятого отпечатка, а, Эктон?»
«А вот этот, вот тут, — усмехнулся Эктон. — Этот оставил какой-то толстяк».
«Ты уверен?»
«Довольно! Покончим с этим!» — отрубил он и стёр пятно. Он снял перчатку и поднял вверх руку, дрожавшую в ослепительном свете ламп.
«Посмотри на неё, дурень! Видишь извилины? Видишь?»
«Это ничего не доказывает!»
«Ах так!»
Разозлившись, он принялся чистить стенку сверху-вниз, вперёд-назад руками в перчатках, потея, ворча, проклиная всё на свете, наклоняясь, вытягиваясь во весь рост, лицо его становилось всё краснее.
Он снял с себя пальто, положил его на стул.
«Два часа», — произнёс он, взглянув на часы и покончив со стенкой.