– Я бы тебе еще добавил, – сказал Брюхатик, – но жизнь тебя уже искалечила. Значит, чтобы завтра бабки были. Или тебе не жить.
Тут Даша вспомнила, что у нее есть сто долларов. Может, отдать? И тут же поняла: нельзя этого делать. Где сто, там и триста, Брюхатик не отвяжется. Такие времена пошли, теперь жалости нет. Иначе тебя самого затопчут. А жалко.
Она пошла провожать Брюхатика до дверей как будто гостя, а у дверей он остановился, улыбнулся, показал зубы из керамики, по пятьсот баксов каждый, развернулся и врезал Даше в другой глаз, она упала, больно было – страшно. Глаз вытечет? Еще головой ударилась о вешалку.
Брюхатик уже с лестницы сказал:
– Это я тебе для памяти. Увидимся.
Сам захлопнул дверь, и стало тихо.
Ну что так не везет женщине?
На голове наливалась шишка, глаз не видел – наверное, повредил что-то этот красавчик. Главное – без смысла.
Куда деваться?
И она поняла – хватит ей, лучше смерть, лучше что угодно!
И как аккорд сладкой музыки мелькнуло воспоминание о будущем или другом времени. Глупый, глупый Вадик, ты хоть помнишь меня? А ребята из Архитектурного? Сколько прошло с тех пор, как она вышла из транстемпоральной камеры? Часа три, не больше… А где сто долларов? Теперь придется их глазнику отдавать.
И когда она поднялась и отошла от двери, чтобы еще разок поглядеть в зеркало, дверь от могучего удара слетела с петель и упала в коридор.
Это была психическая атака.
Вошли двое, в чулках, натянутых на головы с прорезями для глаз, как из триллера.
– К стене! – приказал один из них.
Потом увидел рожу Даши и даже присвистнул.
– Кто же это нас обогнал, блин? – спросил он с юмором.
– Желающих больше чем достаточно, – ответила Даша.
– Мы ненадолго, – сказал один из «чулок». – Возьмем свое и по домам.
– Чего свое?
Чулок вроде и не услышал, они втолкнули Дашу в комнату.
– Мы жмурика догнали, – продолжал чулок, – а он пустой. Сбросил товар. Мы пока вычислили, три часа потеряли.
– Значит, неправильно вычислили.
– Он ушел от твоего мужа, из лагеря, – сказал другой чулок, незлобиво, спокойно, как объяснял урок непонятливой девочке. – У него твой адрес был, но имя не твое – Александра Федоровна.
– Это моя свекровь, – тупо сказала Даша.
– А мы знаем. Теперь мы знаем, кто кому свекровь.
– Не видела я никакого пакета, – устало сказала Даша. – Отвяжитесь. Ко мне сегодня все вяжутся.
– Группа риска, – сказал чулок. – Газеты читать надо. Таких, как ты, всегда бьют. При всех царях и режимах.
– И насилуют, – сказал второй, – только не таких грязных и вонючих.
– Я не грязная! Я не вонючая! – Последние слова оскорбили Дашу так, что она перестала бояться.
– А теперь скажи мне, ангел, – сказал первый чулок, – откуда ты знаешь, что тебе оставили пакет?
– Вы сказали!
– А вот этого мы тебе не сказали. Мы народ осторожный, тертый, мы никогда лишних слов не говорим. Я сказал – товар.
– Мне показалось, что пакет.
– Вот и замечательно, – сказал второй чулок. – Пускай будет пакет. Так где же пакет?
– Не знаю!
– Может, и не было пакета?
– Не было, не было!
Тут чулок ей врезал.
Ну что ты будешь делать! Такого дня давно не было. Наверное, он последний в ее короткой бестолковой жизни. А ведь хотелось как лучше, даже идеалы в жизни были, а в шестнадцать лет стихи писала. И мечтала – вот встретит хорошего человека, желательно старше ее, родит ребеночка…
Чулок ей врезал снова. Безжалостно, сильно и резко, казалось, что голова оторвется. Но голова у человека так просто не отрывается. Только глаз совсем перестал видеть.
– Вспомнила? – спросил чулок.
Она даже кричать не могла, сил не было кричать.
– А даже и будешь кричать, – угадал ее жалкую мысль чулок, – никто не придет. Ваш дом трусливый, половина переселенцы, никогда не высунут носа.
Они ее били ногами, она чувствовала, как трещат ребра, наверное, ломаются – дышать было больно.
Они устали, утомились, все-таки тоже люди.
Она валялась у них в ногах, а они сидели на кровати, рядом, закурили. Запахло дымом.
– Тебе дать покурить? – спросил один из них. А у Даши даже не было сил, чтобы согласиться, а впрочем, так мутило, что сигарета бы не помогла.
– Ты себя утомляешь и наше время тянешь, – сказал чулок. Она так и не научилась их различать. – Мы что, не люди, что ли?
– Зачем вы так меня мучаете? Я, честное слово, не знаю, где ваш пакет. И даже не знаю, что в нем… Я его в коридоре положила на полку, на вешалку, а сейчас его нет.
– Посмотри, – сказал один из «чулок».
Второй поднялся и пошел в коридор. Скоро он вернулся, он нес в руке обертку от пакета. Разорванный мятый лист коричневой оберточной бумаги.
– Этот? – спросил он.
– Этот.
– А где товар? – спросил первый.
– Ну не знаю!
Он, не вставая с кровати, наклонился, прижег ей щеку сигаретой.
Она взвыла, а он сказал:
– Вот эта дырка никогда не заживет.
Даша отползла от него.
Она поняла: наступил момент, который уже не оставляет выбора. Они ее убьют. Они отмороженные. Они хотят ее убить. Им уже не так пакет нужен или товар, который был в пакете, им хочется ее убить.
Она поползла от них, а они смотрели на нее сверху, как мальчишки на недобитую крысу.
Если отодвинуть тумбочку в маленькой комнате, если отодвинуть ее хоть на десять сантиметров, то можно будет просунуть в щель руку.
– Ты куда? – спросил чулок.
– Пить, – прошептала Даша.
Ей и в самом деле хотелось пить, страшно хотелось.
– Вот и ладушки, – сказал чулок. – Скажешь, куда товар положила, кому отдала, тогда мы тебе нарзану принесем.
– Холодного, – сказал второй. – Или даже квасу.
Они засмеялись.
И когда она поползла дальше, они не дали ей ползти и один из них со всего размаху наступил каблуком ей на пальцы.
Пальцы хрустнули – она слышала этот хруст, она всем умирающим от боли телом чувствовала этот хруст, она не переживет этот хруст…
И тут хлопнула дверь.
Как от ветра.
– Смотри! – приказал один чулок второму и встал с койки, чтобы удобнее встретить возможную опасность.
Сейчас бы рвануть в маленькую комнату, ведь можно и успеть!
Но тело отказалось подниматься – так ему было больно. Наступает момент в болезни или в боли, когда все тело сдается – ему становится все равно.
Тетя Шура бормотала в передней:
– Чего двери не закрываете, твари? Опять по Дашку пришли? Не даст она вам, не даст!
– А ну, катись отсюда, пока цела! – крикнул чулок. А Даша поняла, что пакет нашла ее свекровь и уже сбыла куда-то. Или упрятала. Смотря что там. Но сказать об этом нельзя – они набросятся на тетю Шуру. Ей-то, несчастной, за что такая мучительная смерть?
– Это моя квартира! – закричала свекровь. – Я сейчас всех позову! Я сейчас милицию вызову!
Послышались удары – один из них бил тетю Шуру, а Даша поползла в том направлении, стараясь кричать, а на самом деле еле слышно бормоча:
– Не надо! Она же пьяненькая, она не понимает!
– Выкидывай ее на лестницу! – приказал один чулок другому. – Она в отрубе.
«Сейчас или никогда!» – преодолевая боль, а может быть, лишь отталкивая ее, Даша поползла в маленькую комнату.
Надо было миновать метр коридора…
Кровь лилась из руки и почему-то стекала по боку, по платью – может, голова разбита? Один глаз не видел.
По второму лилось нечто липкое, как цветочный мед. Тоже кровь?
И тут чулок ее заметил.
– Ты куда?
Он кинул в нее что-то тяжелое, она стала терять сознание от удара в затылок, но удар ей помог – он толкнул ее вперед, и Даша упала, ударившись о тумбочку так удачно, что тумбочка сдвинулась.
И за ней блеснул темпоральный квадрат.
Но ей не достать до него. Никогда не достать – потому что чулок стал стрелять. Он стрелял ей в ноги, она содрогалась, но не от боли – боль уже давно завладела всем телом, – а от приближения смерти.
И уже совсем умирая, Даша все же умудрилась – вне сознания – дотронуться ладонью до металлического квадрата.
И тут же она исчезла.
Не только в квартире, но и во всей Вселенной ее уже не было, потому что она была в движении, в пути, когда исчезает масса…
3
Даша пришла в себя в неуютном и суровом транстемпоральном отсеке.
Она старалась не двигаться, понимая, что тогда возвратится боль и она этой боли не выдержит. Поэтому, открыв на мгновение глаза, она закрыла их снова.
Ничего не происходило.
Потом послышался голос:
– На этот раз пришлось нелегко?
Мудрая и оттого скучная тетя Тампедуа сидела на неудобном шатучем стуле у стены. В старомодных очках, с прической «пармезан», которую уж двадцать лет никто не носит, она была похожа на грузного филина.
– Ты же видишь! – простонала Даша. – Я могла там умереть. Я чуть не умерла.
– Не умерла, тогда вставай. Нечего разлеживаться, тебя друзья поджидают.
– Они же рехнутся, если увидят, на кого я похожа!
– Возьми себя в руки.
Даша отказывалась подняться. Ковер был жестким, но надежным и безопасным.
– Они сюда не проникнут? – спросила Даша.
– Не старайся показаться глупее, чем ты есть на самом деле. Мы не на предвыборном митинге.
– Позовите доктора.
– Нет, мой президент. Лучше открой глаза.
Даша открыла глаза.
Тетя Тампедуа держала перед ее лицом небольшое зеркало на длинной прямой ручке.
…Никакой крови, никакого выбитого глаза, никаких синяков и ссадин.
Обыкновенное, милое, приятное, неправильное лицо президента.
Даша знала, что это именно так. Она не в первый раз уходила в виртуальное прошлое.
Но на этот раз все было настолько тяжело, что Золушка еле смогла вернуться во дворец.
Даша поднялась. Все в ней ломило, страдало, ныло.
– Но я и шага ступить не могу.
– Это лишь означает, – цинично сказала тетя Тампедуа, – что все болезни от нервов и только сифилис от удовольствия.