не так загадочно, как мне
мечталось. Хорошо же,
всему свой час, как говорят.
А вот и сёстры.
Входят обе сестры.
Золушка!
Она нам скажет: «Здесь я, здесь я».
Или ещё: «Иду, иду».
Прошу вас, не сердитесь. Вот я.
И на коленях, если так
угодно вам. Целую ножки.
Всегда готова вам служить,
сегодня же — ещё усердней.
Скажите мне, в чём ваш приказ.
Ботиночку мне завяжи.
К перчаточнику пойди сбегай.
Тотчас бы бросилась бежать,
но здесь привязана шнурками.
Как только их я завяжу,
моё усердье полетит
исполнить волю той сестры,
которая бежать велит.
Когда же я вернусь назад,
усталость станет вам служить.
Усталою меня увидеть
вам не удастся — я не дам.
Ах, слишком туго завязала,
что за тупица! Вот тебе!
Отталкивает её.
Поторопись; и не зевай
на улицах и в переулках!
Золушка уходит.
Со злобою сама немилость —
иль это пара злых сестёр?
Худы. Могли бы быть красивы,
когда бы бледность зависти
не гложила их изнутри.
Как тучи мрачны, окружили
мой нежный, светлый солнца луч,
свою сестричку. Вся в их власти,
она робеет, сносит всё.
Вот это сказка для детей,
да хоть для взрослых! Две подставки
для модных платьев, и она,
газель немилая — мила,
и оттого в немилости.
Куда же скрылась? Убежать
газели ничего не стоит.
Боюсь, что так же от меня
она сбежит долой. Эй, сёстры!
Чего желает грубиян?
Манеры ваши нам претят.
Ступайте на свою охоту,
науськивать собак, махать
ножом и зайцев бить,
а здесь не место для таких
маловоспитанных холопов.
Что ж, хорошо!
Сестрица, шут с ним.
Сёстры шепчутся.
Золушка входит незамеченной.
Мой соловей, мой дивный сон,
над рамками воображенья
возвысившаяся мечта,
гляди, как тянутся ладони
сложиться, на тебя молясь.
Язык, как белка в колесе,
несётся словесам вдогонку,
но слово нище — кляпом рот
заткнуло восхищенье. Так
любовью перехвачен дух.
Секретник, тише, тише, тсс!
На своё царское колено
тебя в короне, под венцом,
отец хотел бы усадить.
Он старый человек? Он нашей
страны король?
Да, это он.
Я сын его. То он плутом
меня зовёт, то сорванцом,
его проведшим за нос, то
вдруг смеётся и рыдает,
и слёзы градом по щекам;
но стоит мне спросить, о чём
он плачет, я в ответ обузван
бесчестным негодяем, злым
негодником без всякой чести
и показательным лгуном.
Поэтому я с ним держусь
тише воды, ниже травы,
его покой не нарушаю,
а он мечтает о тебе.
И оттого, что ты негодник,
он о своей мечте молчит?
Именно так.
Послушай, спрячься.
Принц снова отходит в дальний угол галереи.
Тихонько ангелы смеются,
вокруг меня паря; они
кивают в сторону угла
на галерее, где я вижу
наполовину лица тех,
кто там стоит. Вы только гляньте:
эта гигантская корона,
от смеха можно умереть.
Один из лбов морщины морщат.
Теперь смотрите на другой,
который без морщин. Кто он,
кто этот лоб, скажите мне.
Никак не принц; лоб принца? Нет.
Ведь половина головы
быть целой головой не может.
Всего ж смешнее в представленье,
что нужно приглушать свой смех,
так, чтоб его никто не слышал,
в особенности — две сестры,
которые так близки к смеху,
что их затрагивает смех,
они ж его не слышат. Да,
на целый зал сползла дремота.
Как будто кто упаковал
чутьё в картонку. Я сама
от выражения устала.
Хоть ненадолго прислонюсь
к колонне этой, отдохну.
Прислоняется к колонне галереи. Сказка, одетая в фантастические одежды, выходит из–за спины у принца и короля.
Золушка!
Вот так так! Ты кто?
Я сказка, изо рта которой
всё сказанное здесь звучит,
из чьей руки богатство красок
тебя чарует, бьёт ключом,
в тебе любовь неслышно будит
по мановению руки
и для тебя дары приносит.
Смотри, примерь вот это платье,
ты станешь в нём прекрасней всех,
и принц тебе предложит руку.
Смотри — как эта ткань блестит!
Кораллы, жемчуга, топазы
жаждут себя тебе отдать,
украсить грудь, обнять за шею
и руки красотой увить.
Возьми же их! И платье тоже.
Юбки спадают с её рук на пол.
И не смущайся, если вдруг
узко покажется не впору:
подладится под силуэт
сама ткань платья, и плотней
увьёт твой стан. А эти туфли,
я думаю, к твоей ноге
должны как будто подойти.
Примеришь туфельку?
Поднимает туфельки в воздух.
Я слепну.
Ведь я пришла тебя пугать.
В меня не верят люди; что ж,
на них я не в обиде, право,
покуда с помощью шитья
могу смутить людские чувства.
А туфельки — из серебра,
но легче пуха. Вот, держи,
лови обеими руками.
Бросает их Золушке в руки.
Ах!
И не дразни своих сестёр
прекрасной пышностью — душой
прекрасна будь. Сама природа
такой тебе велела быть.
О, будь спокойна — обещаю.
Ты доброе дитя, и ты
достойна сказки. Встань с колен!
Прошу, коль я тебе мила.
А на колени лучше встань
у ног того, у чьих я ног
сама, и тоже на коленях.
Нет, разреши мне. Благодарность
сама стократ одарена.
В честь твоей матери к тебе
явилась я. Она была
прекрасной женщиной, такой
каких на свете больше нет,
такою добротой она
была украшена, что даже
красивей красоты была
та доброта — таких уж нет.
А если есть, то лишь в тебе
жива. В тебе есть эта сладость,
прелесть покоя, женщинам
божественную красоту
несущая, перед которой
падают ниц мужчины. Ну,
довольно. Свой наряд надень,
не делай шума, во дворец
приди, когда настанет ночь;
а остальное знаешь ты —
мечта давно уже витает.
Пора меняться сценам. Пусть
испуг и удивленье правят.
А сказка подойдёт к концу
и прочь уйдёт к своим истокам.
Уходит.
Потороплюсь, пока меня
здесь не застали, чтоб потом
не сожалеть об упущенье.
Каприз меня молит помедлить,
но счастье спорит и велит
сокровище припрятать сразу.
Каприз растягивает губы,
но счастья смех меня долой
высмеивает прочь отсюда.
Скорей — пока не видит принц!
Уходит.
Эй, Золушка!
Ночь близится — пойдём домой.
Здесь — вечный дом мой.