достойный только королей?
Но странное предчувствие
твердит о Золушке, кивком
указывает на её уход,
манеру — на саму её.
Я знаю, даже волшебство
возможно здесь. Хочу я верить
в то, что понять я не могу.
Задумчиво поднимается по лестнице. Наверху стоит Золушка в платье служанки; в руках она держит подарок Сказки.
Вы здесь ещё, мой милый принц?
Ах, милое дитя, я здесь
лишь для того, чтоб снова видеть
тебя. Что у тебя в руках?
Вот, видите, какие платья!
Смотрите — роскошь, пышность, блеск,
достойные вниманья принца!
Кто дал тебе их?
О, вам знать
того не следует. Сама я
точно не знаю, кто их дал.
Достаточно того, что я
могла б носить убранство это,
когда б хотела. Только я…
Ты только…
Только не хочу я.
Ты вдруг так странно холодна?
Кто озеро твоей души
покрыл такою мрачной тиной?
Сама я, потому молчите,
и спрячьте свой законный гнев.
Здесь нет обиды. Только лишь…
Что? Что, любимая, скажи?
Лишь только мне чуть–чуть обидно,
что в замечательных вещах
один изъян есть. Левой туфли
не достаёт — ах, вот она,
да, вот она.
Да, вот — твоя ли?
Как можете вы сомневаться,
когда с сестрой своей они
похожи, как две капли. Что ж,
теперь роскошный мой подарок
цел снова. Я могу идти.
Чтобы увить им стан свой, так ли,
чтоб стан свой девичий увить?
Нет, не за этим!
Что ещё вдруг?
Да, так внезапно, что ещё?
Меня ты разлюбила?
Вас
люблю я или нет, не знаю.
Я вас люблю, это понятно;
какая девушка могла б
в высокий чин и благородство,
в отвагу не влюбиться? Я
люблю ваше роскошество -
оно меня так мило ждёт.
Как трогательно то, что вы,
именно вы, ко мне добры.
Я так растрогана, что так
я взбудоражена, что вот,
без сил и без защиты здесь
стою. И всякий ветерок
внутри меня взметает вихрь,
чтобы потом утихнуть вновь,
как будто стелется во мне
над озером спокойный свет.
Вот какова твоя душа?
Да, такова. А может, нет.
Слово бессильно. Речи звук
груб, неотёсан. В музыке
звучала бы душа верней,
душе бы вторил её звук.
Музыка.
Какой весёлый танец. Грусть
мне вдруг сдавила горло так,
что я едва сношу, что мы
всё ещё ждём. Пойдём скорей,
танцуй со мной. Пусть будет праздник,
для нас начатый волшебством.
Брось эту кучу серебра
и дай мне руку.
Господин —
неужто в этом платье, всём
в пятнах, в пепле и в золе?
С фартуком изволите плясать?
Прижавшись к саже и грязи?
Я бы подумала сперва,
прежде, чем так идти плясать.
Не стоит.
Спускается по лестнице с Золушкой на руках.
Когда они оказываются внизу:
Танец королей.
Они танцуют. Через несколько тактов музыка обрывается.
Вот, погляди!
Как будто нам
дают знак тихо встать.
Как будто. Так чувствительна
музыка, это существо,
которое не хочет звук
в танце терять. К воображению
она взывает: ведь в мечте
мы танцевали бы взаправду.
Танец не нужно танцевать,
ему мешает танца топот.
А ощущению дано
плясать без шума и без ног.
Послушаем, что музыка
ещё нам скажет!
Музыка снова начинает звучать.
Как во сне!
Она и есть мечта и сон,
и пробуждает в нас мечту.
Больших пространств не переносит,
бежит и прячется в тиши,
где лишь она одна владеет
дыханьем воздуха. Пусть мы
исчезнем в её содержанье.
Тогда забудем мы всё то,
что следует забыть. Найдём
след ощущения, который
мы потеряли в толкотне.
Сладость найти непросто. Нам
придётся проявить терпенье,
какого в наших душах нет.
Это так просто, как постичь
непостижимое пытаться.
Пойдём, и отдохнём с весельем.
Как музыка нежны слова.
Тише, на полпути меня
с мысли болезненной не сбейте.
Пусть выйдет мысль вся, и тогда
я стану весела, довольна,
так, как угодно это вам.
Но никогда свою тюрьму —
рассудок — не покинет мысль,
я это чувствую всем сердцем
и сожалею. Словно звук
она утихнет, может быть,
замедленно и виновато,
но не умрёт во мне совсем
воспоминание о мысли.
Остаток мысли будет жить
во мне, и разве только случай
меня совсем освободит.
Скажи мне, что это за мысль?
Нет, ничего. Пустой каприз.
Неужто волю дать сомнению —
какая глупость — вдруг для нас
конца не будет, ведь начало,
и середина, и конец
подвержены перемещению,
их не постиг ничей рассудок,
ничья душа не знала их.
Конец таков: теперь с тобою
я быть счастливою хочу.
Как трогательна, как мила
твоя манера безрассудства
и проявления её
так бесконечно благородны.
Давай теперь забудем, кто мы
и где, и радость разделим,
как опасенья разделили.
Так ты молчишь?
Как соловей,
попавшийся в ловушку и
забывший, как он может петь.
Ты льстишь мне!
Я совсем твоя,
я вся твоя с такой боязнью,
что ты мне должен одолжить
тело — и в нём я сразу спрячусь.
Я царство дам тебе —
Нет, нет!
— Я дам тебе свой дом, и в нём
ты будешь жить. В саду он будет
стоять. Твой взгляд вспорхнёт по веткам,
бутонам, спутанным кустам,
по кирпичам, плющом увитым,
по небу, из которого
солнечный луч найдёт тебя
в зелёных зарослях и светом
тебя тем паче одарит.
Там свет луны заметно мягче,
его щекочет верх сосны
и растравляет нежно. Птицы
твоим ушам дадут концерт,
несказанно прекрасный. Там
ты будешь проходить меж клумб
дорожками, как бы живыми —
бегущими то врозь, то вместе.
Фонтаны подбодрят тебя,
моя мечтательница, если
ты загрустишь в своих мечтах.
В твоём распоряжении
всё это будет, коль захочешь
себе всё это подчинить
и весело давать приказы.
Ты радуешь меня. Скажи,
ведь словно на больших руках
меня носить там станут, да?
К твоей руке я с радостью
по всяком случае прижмусь.
Но это платье, посмотри,
я так ничтожно влюблена
в него, но буду отложить
его должна, и Золушкой
быть перестать —
Тебе служить
служанки станут, и шкафы
наполнятся убранством пышным.
Да? Это будет так?
Весь день
ты предоставлена себе
самой была бы. Только если б
тоска тебя долой из сада