кера.
Сколько их было, этих героев. Я помню их всех до единого. Память у меня хорошая. Вечная память.
Я плесканул водки на два пальца, опрокинул на выдохе и, быстро занюхав колбасой, тут же сунул кругляш в рот. Прошло гладко, если не считать гадостного привкуса. От водки – сивушного, от колбасы – чесночного. Плеснув вторую порцию в стакан, я принялся за еду. Негоже пить на пустой желудок.
А вот про меня никогда ничего не трепали, пришло в голову, пока челюсти были заняты колбасой. И не будут. Это мое кредо – не отсвечивать. Я и не отсвечиваю. Не беру крупные заказы, вообще не беру заказы. Тихо-мирно таскаю артефакты и сдаю по дешевке бармену. Знаю, что меня обдирают, но не имею ничего против. Это плата не за наглость бармена, а за спокойную неприметную жизнь. У меня нет друзей, я их не завожу. У меня нет врагов, я их не оставляю. Принято считать, что в Зоне одиночки долго не живут. Это не так. Главное – не выпячиваться и не пытаться прыгнуть выше головы. Тогда можно прожить здесь очень долго. По крайней мере, пока не заработаешь на новую жизнь. Об этом мечтал каждый, кто топтал аномальные земли и у кого там, в нормальном мире, оставалось хоть что-то, к чему стоило бы вернуться. У меня там не было ничего. Что внешний мир, что концентрированно сволочная Зона – мне было до лампочки. Мне хотелось только тишины и покоя. Рутинных неглубоких рейдов и маленьких радостей вроде бутылки водки и крепкого сна.
За глупыми мыслями я немного увлекся, и колбасы осталось меньше половины. Не будем превращать закуску в ужин, как сказал бы один мой знакомый сталкер.
Водка, как наждак, сухо процарапала горло, горячим комом прокатилась по пищеводу и, недовольно поворочавшись, устроилась в желудке. Неудачно пошло. Я поморщился и потянул руку за колбасой.
– Сколько раз я тебе говорил, Угрюмый, не делай из еды культа. Не превращай закуску в ужин.
Я чертыхнулся. Стоило только подумать, что вдвоем с Угрюмым пить станет только сумасшедший, – и вот вам, пожалуйста. Сумасшедший тут как тут.
На столешницу с грохотом опустился стакан. Мунлайт, не отпуская граненых боков, смотрел на меня. На хитрой роже растянулась гнусная улыбка. Эта улыбка приросла к нему, кажется, навсегда вместе с коротко стриженой бородкой-подковкой. Во всяком случае, я не припомню, чтобы видел его хоть раз без ухмылки и скабрезных шуточек.
Он появился здесь года три назад. При среднем росте этот темноволосый балагур имел ярко выраженное пивное брюшко, и я тогда подумал, что он здесь долго не протянет. ЧЗО – не курорт. Но время шло, а он топтал Зону, и довольно успешно. Помимо пивного брюшка у него обнаружились довольно крепкие руки и некислые навыки в стрельбе. Про свою прошлую жизнь он, как и все прочие, не распространялся. Только пошутил как-то, что в прошлом любил пиво, пострелять-побегать и работу с крепкими физическими нагрузками.
Мунлайт был из тех немногих, кто меня заприметил и знал. Я его тоже знал, но знакомство наше было скорее шапочным. Никаких взаимных обязательств, никаких близких отношений, никаких общих дел. Так только, треп под настроение. Причем трепался больше он. Я говорить много не люблю. Зачем?
– Ну что ты смотришь? – полюбопытствовал он. – Налей.
Я молча накатил в подставленный стакан. Он бодро поднял его, звякнул им по краю моего. Сам я пить не торопился, однако это непрошеного гостя ни разу не смутило. Он снова с грохотом шваркнул стаканом по столешнице, без спросу тяпнул кусок колбасы, но есть не стал, смачно втянув чесночный запах, положил колбасу обратно.
– Пить надоело, – сообщил он, пододвигая ко мне стакан.
– Не пей, – пожал плечами я.
– Узнаю Угрюмого, – заржал Мунлайт. – Как всегда – сама деликатность. Тебе водки жалко?
Вопрос был риторическим. По крайней мере, мне так показалось. И отвечать я не стал. Мунлайт демонстративно вздохнул, как будто я его две недели использовал вместо «отмычки», а теперь даже узнавать не желаю. Рука его со спокойной уверенностью подхватила мой пузырь. Водка полилась в стакан непрошеного собутыльника не на два, а на все четыре пальца.
Вернув бутылку на место, он подхватил обнюханный уже колбасный кусок и принялся блаженно водить носом то над стаканом, то над закуской. Ноздри его трепетали так, словно он уловил какой-то чудесный, недоступный человечеству аромат и спешит нанюхаться, пока нежданное ароматное счастье не испарилось.
– Ты решил нажраться за мой счет? – не выдержал я.
– Я ж говорю – сама деликатность, – хохотнул Мун и пригубил водку, словно в стакане плескался горячий чай из эксклюзивной коллекции, а не мерзкое сивушное пойло местного розлива.
Я молча опрокинул стакан и плеснул еще. Чем быстрее кончится водка, тем быстрее закончится этот разговор. И я мирно отправлюсь спать. Уж спать-то мне здесь никто не помешает. Хотя некоторые кудесники умудрялись находить в Зоне и баб. Впрочем, на этом все чудеса и заканчивались, потому как проблемы от них были все те же, что и во внешнем мире. Не зря мудрый русский народ сказал: «Баба с возу – кобыле легче».
– У меня к тебе дело, – выдал Мунлайт в промежутке между смакованием водки. – Есть работенка.
Он взял театральную паузу, словно давая мне время на обдумывание сказанного. А я подумал, что с подобной фразы может начинаться только какая-нибудь гадостная авантюра, которая нарушит мою размеренную жизнь и не даст мне еще очень долго спать в свое удовольствие.
– Есть один человечек, – продолжил Мунлайт с налетом загадочности, поигрывая стаканом.
Этот вертящийся в пальцах и бряцающий по столу стакан меня почему-то раздражал больше всего. Я перехватил руку Муна, прижал к столешнице стакан и налил в него под самый край. На вечно ухмыляющейся роже мелькнула тень удивления.
– Пей и топай, – коротко объяснил я, выливая остатки водки себе в стакан.
По ту сторону зала кто-то с наездом забасил дежурную тираду, с какой обычно начинается мордобой. Все, пора баиньки. Я залпом залудил огненную воду и, собрав с тарелки остатки колбасы, приготовился отчалить.
– Будешь идиотом, – засуетился Мунлайт, тщательно пытаясь скрыть волнение. – Дело денежное.
– Меня не интересуют денежные дела, – задержался я. – У меня свои методы работы.
– Знаю-знаю, – усмехнулся он. – Только такие расклады подгоняют не каждый день. Ты послушай сперва. Такие предложения бывают раз в жизни.
– Именно поэтому предпочитаю от них отказываться. Лучше жить без подобных предложений, чем принимать предложения, которые становятся последними в жизни.
– Ну, не жалей потом, – пожал плечами Мунлайт, маскируя разочарование пофигизмом. – И не говори…
Что именно мне не стоит потом говорить, я так и не узнал. Сперва раздался дикий грохот с другой стороны зала, прервавший моего собеседника на полуслове. Затем басовитый рык. А потом над ухом взревел подскочивший Мунлайт:
– Твою мать! Это ж мои деньги!
3
Тогда-то я его и увидел впервые. В первый момент я подумал, что брежу. Он был невысокий, тощий и какой-то нелепый. Выглядел так, будто интеллигентный аспирант какого-нибудь странного вуза непонятным образом попал в казарму с непомерно развитой дедовщиной. Его появление здесь настолько не монтировалось с окружающей действительностью, что если бы сейчас под чутким руководством бармена Сынок вынес и повесил на стену полотно Айвазовского в подлиннике, я, наверное, удивился бы меньше. На лице его было подобие конфуза, словно он боится что-то сделать, чтобы случайно кого-нибудь не обидеть. При этом во взгляде чувствовалась какая-то сила.
Странное ощущение вызывал этот человек. Кажется, плюнешь – рассыплется. Но взгляд… Была в нем некая внутренняя правда, что ли. Эдаким взглядом можно при желании руку сломать или костер зажечь. Вот только обычно такие люди костры жгут где-то глубоко внутри, испепеляя себя почем зря. А по жизни остаются неприспособленными хлюпиками.
Хлюпик находился сейчас в подобном положении. Он стоял возле стены, а напротив него, размахивая руками, отмахиваясь от троих собутыльников и плюясь, матерился здоровенный мужик. Я пригляделся. Знал я этого сталкера. Погоняло – Кабан, если мне память не изменяет. Так парень неплохой, только после первого стакана его на подвиги тянет. А сейчас под их столиком стояли две пустые бутылки, третья – на столе. Так что неудивительно, что он хлюпика цепанул. Странно, что драки раньше не случилось.
Кабан чуть притих, будто дав себя уговорить. Но тут же резко рванулся вперед. И похоронил бы он хлюпика, если б на его руке не повис Мунлайт, еще мгновение назад бормотавший что-то недовольно рядом со мной.
– Ты куда? – со смесью удивления и обиды заревел Кабан.
– Вася, тормозни, – вкрадчиво произнес Мунлайт.
Он вцепился обеими руками в одну Кабанью и фактически висел на ней. Пока ему удавалось сдерживать Кабана, которого тянули за плечи его же собутыльники. Но Кабан свою кликуху не зря получил. Если что эту тушку и остановит, то только пуля в голову. Хотя иногда сомневаюсь, что одной пули ему будет достаточно.
– Ты че? – не понял Кабан.
– Он со мной, – с тем же зловещим спокойствием добавил Мун. – Оставь его, говорю.
– Ах, ты с ним, – взревел Кабан и снова ломанулся в драку.
Первым слетел тот бродяга, что висел у Кабана на левом плече. Следующим полетел Мунлайт. Вася Кабан двинул ему в ухо освободившейся левой, и этот удар стал ключевым ударом вечера.
Мунлайт отцепился от правой руки Кабана и полетел в сторону. Контролировать свой полет он уже не мог. Кабан тем временем стряхивал второго собутыльника с правого плеча. На то, куда приземлится Мун, ему было уже наплевать. А зря.
Мой недавний собутыльник пролетел пару метров и рухнул на соседний стол. На пол полетели консервы, грохнулась вдребезги бутылка водки, вторая повалилась на бок и щедро разливала свое содержимое по столешнице. Прежде чем стоявшие у столика успели что-то сообразить, Мунлайт извернулся и ужом юркнул обратно.
Так что к тому времени, как Кабан добрался до хлюпика, троица, которой прилет Муна испортил вечер, добралась до Кабана. На этом месте понимание ситуации полностью испарилось, потому что количество участников драки приблизилось к десятку и грозило вырасти еще. Да что там грозило – вырастало. Обычно такие драки становились стихийным бедствием и охватывали весь бар. Хорошо еще, охрана при входе отбирает оружие, а то по итогам каждой такой драки считали бы не калек, а трупы.