Но прекрасная, ясная Зоренька становилась всё грустней. Жалко ей было удалых молодцов, которые гибли из-за неё безрассудно, да и самой было скучно жить в одиночестве, с бабками да с мамками, с шутихами да с приспешницами.
Загрустила Зоренька. Ни на какое веселье не отзывается. Мамка Лукерья все средства перепробовала; наконец привела во двор двух гусляров; один был старый и слепой, другой, поводырь, хоть и молодой, но горбатый, точно на спине у него куль овса под одеждой. Заблудились певцы, потеряли дорогу, а поют хорошо и жалостливо, обещают петь и весёлого сколько угодно, — вот и привела их Лукерья; усадила, напоила и позвала Зореньку послушать.
Дивные песни знали гусляры. Поют как будто печальное, даже слёзы на глаза иногда набегают, а на душе от них Хорошо и легко. Что за чудеса такие!.. А когда весёлое запоют, так и начинают у всех ноги притопывать, руки шевелиться, плечи подёргиваться…
Понравились Зореньке гусляры.
Велела она прийти им ещё раз назавтра.
На прощанье, пока мамку Лукерью горбач забавлял и смешил россказнями, слепой старик пропел Зореньке такую песню, что она слушала и дивилась. Пел ей старик о храбром юноше, который нарядился нищим слепцом и пошёл с гуслями в дом красавицы девушки, чтоб полюбоваться её красотой, и, когда увидел, полюбил её на всю жизнь. А поутру пришёл к родителям свататься. И были они с той поры счастливы до самой смерти.
Не знала Зоренька, на что и подумать.
Певцы поклонились и поплелись на ночлег под навес на скотном дворе. Обещались завтра ещё попеть и позабавить.
Они ушли, а Зоренька так свою думу и не додумала. Когда уж все спать полегли и кругом всё затихло, отворила она окошко в сад, в тихую, тёплую, душистую ночь, и долго стояла и слушала соловья, а сама всё думала о чём-то несбыточном, вздыхала тайком от самой себя, и казалось ей, что она спит и что всё это во сне, а наяву ничего не было — ни старика слепца, ни песни его про счастливого юношу…
V
Поутру пришли опять гусляры. Никого в саду в это время не было. Мамка Лукерья уселась чулок вязать, а Зоренька велела слепцу петь вчерашнюю песенку.
Зазвенели гусли, запел старик.
Зоренька растрогалась, чуть не плачет. Вдруг видит, что слепой глядит на неё молодыми, радостными глазами. А потом сдёрнул с себя седую бороду, скинул шапку с белыми пришитыми волосами и шепчет ей:
— Красавица! Зоренька! Осчастливь: будь моей суженой, моей любимой!
Вспыхнула в ответ Зоренька, задрожало у нее сердце, и руки, и ноги… Глядит — и глазам не верит…
Подняла глаза и Лукерья: почему пение вдруг прекратилось? Взглянула — да как заревёт благим матом:
— Батюшки-светушки!.. Разбойники, мошенники!
Но Зоренька скорей зажала ей рот рукой:
— Тише, тише! Что ты, мамушка! Или ты гибели желаешь молодым певцам?
Не знает Лукерья, что теперь делать. Закричать — всех погубить; молчать — себя погубить. Насилу отдышалась с перепугу.
А Зоренька всё уговаривает:
— Не кричи, мамушка. Пожалей молодцов.
Первым спохватился горбатый. Опять забренчал он громко на гуслях и запел разудалую песню, будто ни с кем ничего и не случилось.
— Ступайте! Ступайте вы от греха! — зашептала Лукерья, а сама от волнения еле дышит. — Ступайте с глаз долой! Ну вас совсем!
И певцы ушли. Только не сразу. Обещали мамушке хороший подарок, когда приедут на днях свататься, а после свадьбы любовь, и почёт, и всякое уважение.
— Да какая там свадьба! — сказала на это Лукерья. — Или не знаете вы условий царя Косаря?
— Знаю я условия царя Косаря! — воскликнул бывший слепец. — Я верю в своё счастье, и прекрасная Зоренька будет моей женой. А если не будет, так мне и жизни не надо!
Стала уговаривать и Зоренька не тянуть жребия: никто не вынимал ничего, кроме смерти.
— Пожалей себя, юноша! Не сватайся за меня, несчастную.
Потом заплакала и сказала:
— А я тебя никогда не забуду!
Но как ни убеждала его отказаться от сватовства, юноша знать ничего не хотел.
— Будешь, Зоренька, будешь женой моей любимой! Никому теперь не уступлю тебя! И камень я вытяну непременно счастливый!
Измучилась Зоренька. Сердце её терзалось от жалости. Ведь погибнет ни за что молодец, а белого камня не вытянет. А почему? Да потому, что царь Косарь кладёт в сосуд оба камня красные: какой ни возьми — всё равно смерть.
Долго не решалась она сказать это юноше. Сказать такое дело про родного отца!.. Как ни мучилась, как ни боялась, а всё-таки решилась и сказала.
— Оба красные? — омрачился юноша и на миг заколебался: как быть?
Потом вдруг воскликнул:
— Тем лучше!
Все с удивлением поглядели на него. А он подтвердил:
— Если оба камня красные, тогда без ошибки скажу: уж теперь, Зоренька, будешь ты наверно моею невестой!
Он был так рад, так сияло его молодое лицо, точно он услышал не ужасную новость, а самое приятное известие.
— До завтра, Зоренька!.. До завтра, милая мамушка Лукерья! Помните вашего верного и счастливого Переяслава!
И оба гусляра поспешно удалились.
VI
Трубят, гремят на крутом берегу призывные трубы.
Царь Косарь сидит перед золотым своим шатром и поглядывает на помост. А на помосте стоит глашатай с золотым сосудом и палач с тяжёлыми цепями. Внизу, под обрывом, плещется широкая река — могила всех женихов царской дочери, носятся над быстриной белые чайки. Над головами ясное голубое небо, солнце сияет, жизнь и радость вокруг…
Из радужного шатра выходит Переяслав. Он молод и строен. Одет в скромную дорожную одежду, русые волосы кудрями рассыпались по плечам. Он очень красив и радостен. Белый душистый цветок приколот на груди; этот цветок прислала ему Зоренька — на счастье. Его верный товарищ, бывший горбун, тоже стройный и красивый юноша, идёт следом за ним и останавливается у помоста, а Переяслав всходит на помост.
Много знатных гостей съехалось сегодня к царю Косарю; есть даже посланники соседних царей и ханов. И в золотом шатре Косаря сегодня присутствуют женщины: Зоренька, бледная как смерть, и мамушка Лукерья; у неё сердце сегодня дрожит как осиновый лист и дух прерывается со страху.
Зоренька глаз не сводит с золотого сосуда и с палача. Но вот пришёл Переяслав, и она уж ничего и никого не видит. Трепещет вся от ужаса… И верит она Переяславу, и знает в то же время, что в чаше нет светлого камня. Что Переяслав затеял? Как избежит он верной смерти, не понимает Зоренька, и душа её болит от ожидания беды. А палач уже надевает на юношу тяжёлые цепи, чтобы не выплыл.
— Либо счастье, либо смерть, — спокойно говорит глашатай, приподнимая парчу, и Переяслав опускает руку в сосуд.
Всё замерло в ожидании.
Все глаза устремились на Переяслава. Он глядит в сторону Зореньки и улыбается светлой улыбкой.
Вот потянулась рука обратно. Дело сделано. Возврата нет. Зоренька перестала дышать, ноги её подкашиваются.
Переяслав поднял высоко руку с зажатым в ней жребием. Среди молчания и тишины раздаётся его твёрдый голос:
— Я так уверен в своём счастье, что не хочу и глядеть на камень!
И он со всего размаху бросил камень в реку.
— Какой же у тебя был? — закричал в испуге глашатай.
— Конечно, белый! — воскликнул Переяслав. — Мое счастье всегда со мной. Вынь и посмотри, какой остался в сосуде. Там должен остаться красный.
Вынули из чаши камень. Никто, кажется, не дышал, пока его вынимали. Даже царь Косарь и тот чуть не задохся.
— Гляди! — радостно воскликнул Переяслав.
Глашатай положил на ладонь вынутый камень и громко объявил всем:
— Остался красный!
Гром рукоплесканий встретил этот ответ. Хлопали в ладоши знатные гости, хлопали посланники соседних царей и ханов, хлопали придворные свидетели, кричали и стучали радостно зрители и дружина. А царь Косарь сидел и глядел, точно не понимал ничего; глядел направо, глядел налево и видел только одно: что все радуются и что теперь уже ничего не поделаешь.
«Напредсказал, собака звездочёт!»
Зоренька бросилась отцу на шею и, рыдая от счастья, целовала его и обливала слезами.
Палач развязал цепи и с грохотом бросил их на помост.
Переяслав под звуки труб и новых рукоплесканий сошёл с помоста и направился прямо к Зореньке, взял её за руку и громко спросил Косаря:
— Отвечай при всём народе: отдаёшь ли мне ясную Зореньку в жёны?
Опять всё затихло. Все глаза устремились на них троих.
Царь Косарь снял шапку, почесал затылок и молча положил Пёреяславу обе руки на плечи и трижды поцеловался с ним. И когда целовался, успел шепнуть, чтобы никто другой не слышал:
— Ну и хитёр же ты, зятюшка!
Переяслав ему в ответ тоже шепнул, когда целовался:
— Ну и ты, батюшка, тоже не промах!
На том и покончили.
Объявили помолвку, гостей пригласили и вскоре сыграли весёлую свадьбу. Зореньке казалось, что счастливей её нет никого на свете. И царь Косарь был доволен зятем, но всё же не мог примириться с мыслью, что тот у него «перенял славу» самого умного человека на свете.
— На то он и Переяслав! — сказал Косарю однажды звездочёт, с которым они опять встретились после охоты. — Погоди, он у тебя ещё и не то переймёт! Всему своё время.
Царь Косарь ему ответил:
— Ну, это ты по печным горшкам так видишь, а не по звёздам!
Однако домой он вернулся не в духе и весь вечер покряхтывал и почёсывал затылок, а ночью плохо спал и всё думал: «Ах, звездочёт-лиходей! Ах, собачий ты сын, чего напредсказал ты на мою голову!»
1921
САМОЕ ЛУЧШЕЕ
Бродил однажды пастух Демьян по лужайке с длинным кнутом на плече. Делать ему было нечего, а день стоял жаркий, и решил Демьян искупаться в речке.
Разделся и только влез в воду, глядит — на дне под ногами что-то блестит. Место было мелкое; он окунулся и достал с песка маленькую светлую подковку, величиной с человеческое ухо. Вертит её в руках и не понимает, на что она может годиться.