Дипломат со «слабостями»
Чичерин пришёл в партию намного позже Вановского, хотя по возрасту был старше. Георгий Васильевич окончил гимназию, но поступил не в военное училище, а на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, вскоре после окончания которого отправился на службу по «семейной линии» – в МИД Российской империи. Разбирая ведомственные архивы, за три года выслужил титулярного советника, взялся за написание «Исторического очерка дипломатической деятельности А. М. Горчакова». Соученик Пушкина и дипломат, которого Бисмарк считал своим учителем, возможно, казался молодому Чичерину идеалом чиновника и патриота. Сам же он, во всяком случае по понятиям того времени, идеален не был. Эрудит, музыкант, поклонник модного тогда модернизма в искусстве, увлекался поэзией и… поэтами. Точнее, одним поэтом. Его нежная дружба с Михаилом Кузминым уже тогда была секретом Полишинеля. Интересы молодого дипломата лежали в областях, бесконечно далёких от нужд рабочего класса и трудового крестьянства. И если Вановский 1904 год встречал, полагая себя зрелым коммунистом, готовым к вооружённому восстанию, то выросший в тепличных условиях Чичерин к тому времени лишь начал увлекаться левым движением, чему в немалой степени способствовал отрыв от родины. Как и Вановский, «для восстановления здоровья», подорванного работой в архиве, Георгий Васильевич отправился за границу, но не в Токио, а в Лондон. Оттуда, из Англии, бороться за права угнетённых российских рабочих и крестьян казалось особенно удобно.
В партию Чичерин вступил там, на Островах, уже в 1905-м, а двумя годами позже стал секретарём Заграничного центрального бюро РСДРП. Вскоре после этого впервые попал под арест – в Берлине. Отделался штрафом, много ездил по Европе, участвовал в работе Французской социалистической партии, но вступил в Британскую. От пролетариата при этом оставался точно так же далёк, как и в детстве и юности, но во время Первой мировой войны взялся в Лондоне за организацию Комитета помощи русским политкаторжанам и ссыльнопоселенцам. Впрочем, даже среди этих каторжан и поселенцев рабочих и крестьян насчитывалось не более трети. В Лондоне же в августе 1917-го Чичерин был арестован снова и освобождён только в начале января нового, 1918 года – с этого эпизода начинается биографический фильм 1986 года, где заглавную роль сыграл Леонид Филатов.
Освобождения Чичерина упорно, с помощью дипломатических нот, добивался первый советский нарком по иностранным делам Троцкий. Льва Давидовича можно было понять. Взяв власть в свои руки, большевики поначалу имели самые общие представления об управлении государством. Особенно это касалось вопросов военных и международных, где оказалось особенно трудно рассчитывать на собственные силы. И если в армии ещё можно было рассчитывать на помощь многочисленных «военспецов», то в МИДе по многим причинам большевики такой поддержки почти не нашли. Оттого профессиональные дипломаты, тем более дипломаты «урождённые», каким был Георгий Чичерин, должны были цениться не на вес золота, а куда выше. Правда, с оценкой нередко возникали сложности из-за пресловутого человеческого фактора.
В только что созданном Наркомате иностранных дел отдел сношений с Востоком возглавил было молодой не дипломат, но совершенно уникальный востоковед, полноценная биография которого обязательно ещё должна быть написана, – Евгений Дмитриевич Поливанов[10]. Он в разной степени владел восемнадцатью языками, изучал ещё более десятка и несколько раз уже побывал в командировках в Японии. Выпускник того же факультета Санкт-Петербургского университета, что и Чичерин, Поливанов, меньшевик по своим политическим взглядам, не был членом партии, не имел за спиной опыта подпольной работы в Европе, но исполнял разведывательную миссию в Японии, а в феврале 1917-го решительно перешёл на сторону новой власти. Троцкому Поливанов не нравился столь же решительно. Лев Давидович о лингвисте мирового уровня вспоминал так: «…молодой человек, лет 25, без руки (у Поливанова не было левой кисти), фамилия его, кажется, Поливанов, приват-доцент. Так как он был мне рекомендован Маркиным[11], то он и помогал ему. <…> Кажется, он даже знал азиатские языки. Филолог ли он был, что ли, – в точности не могу сказать. Работал он не на секретных ролях. <…> Но потом оказалось, что Поливанов был членом Союза русского народа[12]. Руку он потерял, во всяком случае, не на баррикадах. Он обнаружил потом большое пристрастие к спиртным напиткам, и даже были сведения, что он принимал разные приношения. Персидское посольство ему какую-то корзинку с какими-то приношениями прислало. Он был по этому поводу устранён. Первое время он работал довольно активно»15.
Чичерина Троцкий, наоборот, очень ценил и назначил заместителем наркома по иностранным делам после устранения с поста Поливанова. Это произошло сразу по прибытии в Петроград – 21 января 1918 года. Георгий Васильевич немедленно включился в тяжелейшие переговоры с Германией и в составе делегации Советской России 3 марта подписал знаменитый Брестский мир. Через десять дней он стал исполняющим обязанности наркома и вступил в партию большевиков – положение обязывало. После переезда правительства в Москву 30 мая того же года Георгий Васильевич принял портфель второго в истории новой России народного комиссара иностранных дел.
И раньше выглядевший не совсем обычным дипломатом, теперь Чичерин стал огромной «белой вороной» на фоне серо-чёрной солдатско-матросской массы советских чиновников. Его профессионализм и неумение «драть горло» на собраниях бросались в глаза. Это заметил Ленин, в июле 1918-го тонко определивший сильные и слабые стороны нового наркома: «Чичерин – работник великолепный, добросовестнейший, умный, знающий. Таких людей надо ценить. Что его слабость – недостаток “командирства”, это не беда. Мало ли людей с обратной слабостью на свете!» Слаб человек, но… лишь бы работал хорошо.
Работы на Георгия Васильевича навалилось много. Когда Европа и Америка наотрез отказались признавать новое государство, возникшее на месте Российской империи, у Москвы не оставалось иного выбора, как развернуться на Восток. Во главе этой политико-дипломатической колонны, естественно, шёл нарком.
Разворот на Восток
И снова человеческий фактор: Георгий Чичерин внёс огромный личный вклад в подписание в 1921 году договоров с Турцией, Ираном и Афганистаном, по которым эти страны фактически признавали Советскую республику. РСФСР при этом лишалась бывшей российской собственности, но сохраняла ряд неочевидных тогда, но оказавшихся крайне важными потом преференций. Например, в случае с Ираном договор предусматривал возможность ввода советских войск на территорию этого государства, что и произошло в 1941 году. В 1923-м Чичерин возглавлял советскую делегацию на Лозаннской конференции, где был определён послевоенный статус турецких проливов, после чего продолжил линию на создание прочного положения СССР в Азии. И конечно, особое внимание Чичерина привлекали отношения с Японией – давним противником России на Дальнем Востоке. Противостояние с ней обострилось в результате так называемой Сибирской экспедиции – участия японских войск в иностранной интервенции на территории Дальневосточной республики в 1918–1922 годах и оккупации японцами северной половины острова Сахалин (южную они отвоевали в 1905-м). Между представителями СССР и Японии в Пекине произошли крайне сложные переговоры. После изнурительного торга, когда Чичерин, координировавший действия советской делегации, в полной мере проявил свой дипломатический талант, 20 января 1925 года была подписана Конвенция об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией. В историю этот документ вошёл как Пекинский договор. Исполняя его, Токио пришлось вывести свои войска с северной части Сахалина, и между СССР и Японией наконец-то устанавливались дипломатические отношения.
Вскоре страны обменялись послами, установили межгосударственные связи на высоком уровне, внешне полностью восстановив status quo. Однако Советская республика рабочих и крестьян и страна со старейшей монаршей династией в мире являлись принципиальными противниками даже во взглядах на мироздание. Россия и Япония – недавние противники на поле боя всё ещё с огромным трудом уживались друг с другом. Чичерину как наркому иностранных дел не раз и не два приходилось лично выправлять то и дело обострявшуюся ситуацию. Нередко это происходило наперекор воле разнообразных «инстанций» и преодолевая непонимание членов правительства и лидеров тогда ещё неоднородной в своих убеждениях партии. В значительной степени личной заслугой Георгия Васильевича может считаться открытие в Токио на принципах экстерриториальности Торгового представительства СССР. Де-факто СССР получил в Японии своё второе представительство с очень широкими правами и возможностями. Это был триумф. Но случались и грандиозные провалы вроде миссии парохода «Ленин», который должен был доставить гуманитарную помощь жителям Токио, Иокосуки и Иокогамы, пострадавшим от Великого землетрясения Канто.
Дерзновения «Ленина»
Подземные толчки силой более восьми баллов сокрушили центр Японской империи около полудня 1 сентября 1923 года. Жители тогда уже миллионного, но всё ещё деревянно-бумажного мегаполиса готовили еду – многие на открытых очагах. Начался пожар, тушению которого препятствовали афтершоки – за двое суток земля в Токио окрестностях содрогалась 356 раз. К этому добавились паника, сильнейший ветер, а в прибережных районах ещё и цунами. В порту Иокогамы по морю разлился бензин, и взвившееся пламя достигало высоты 60 метров. Из миллиона токийских зданий уцелело около 600 тысяч. Из 675 мостов 360 сгорели или рухнули в реки, вода из которых испарялась на глазах от ужасающей температуры воздуха. Люди обращались в пепел. Только на одной из токийских площадей заживо сгорели около сорока тысяч человек. Четыре миллиона японцев остались без крыши над головой, и помочь им было сложно – ущерб от стихийного бедствия в пять раз превысил расходы Японии на войну с Россией в 1904–1905 годах. Ультрапатриоты немедленно обвинили корейцев в поджёгах, и начались настоящие погромы, а за ними последовали политические репрессии. О токийском огненном кошмаре немедленно стало известно за границей, и большая часть мира сочувствовала японцам и хотела помочь им. Правда, в некоторых случаях весьма своеобразно.