И я не ронял. Я легко перекидывал вещи с плеча на руки и аккуратно ставил под лавки.
Это я старался показать, как мне легко, на самом-то деле под конец устал еще как.
— Вы тоже член экспедиции, юноша? — Он посмотрел на меня добрым, но пристальным взглядом.
Я хотел сказать: «А как же». Но испугался и только ответил:
— Да, вместе с вами еду.
— Тогда давайте знакомиться. Я — Шнейдеров, кинорежиссер. А это мои друзья — Трояновский и Купер.
Еще бы я не знал Шнейдерова!
Его фильмы о Памире и Средней Азии я смотрел по многу раз.
Нас было больше десяти человек. Кроме кино, еще ехала наука. Был даже подрывник по фамилии Малер. Люди везли с собой всяческое оборудование, и оно занимало все купе.
Сейчас мне даже трудно представить, как это я мог за пять минут познакомиться со всеми, стал громко шутить и хохотать, бегать за пивом на станциях, брать в газету горячую картошку у теток, подходящих к поезду. А тогда все это было просто, получалось само собой. Подрывника Малера, например, я уже сразу назвал товарищем Динамитом. И он ничего, отозвался.
В Северной России стояла жара. Поезд шел прогретый насквозь. Я высовывал руку в окно, и в ладонь мне бил теплый упругий ветер.
В первый же вечер мы в своей половине вагона дружно пели, я подыгрывал на гитаре, а Коля Чачба плясал лезгинку. Вагон качало, но Коля держался крепко.
— А хорошая у нас компания, — сказал Динамит, то есть подрывник Малер.
— Еще бы, — ответил я.
А про себя подумал: лишь бы Отто Юльевич взял на корабль!
Все должно было решиться в Архангельске. Там я хотел попроситься еще раз.
— Архангельск скоро! — закричал через день Муханов. — Смотрите — Двина!
Такой широкой реки я еще не видел. Поезд шел близко от воды, над водой стояла легкая дымка, и сквозь нее был едва виден другой берег.
В вагоне стояла по-прежнему духота, несмотря на открытые окна. А там, в реке, плескались купальщики.
Скоро поезд замедлил ход и остановился у маленького деревянного вокзала.
— Времянка, — сказал опытный Муханов. — Скоро новый отгрохают.
Вокруг вокзала тянулись, переплетались рельсы.
— А ведь город там, на том берегу. И нам надо туда же.
Мы стали выгружать вещи, но тут подбежали «добры молодцы» — носильщики, подхватили ящики, чемоданы и поволокли к пристани.
На тот берег ходил специальный пароход. Только он был полон народу.
— Подождем другой рейс, — предложил Муханов.
И в это время к пристани, круто развернувшись, подошел большой катер.
— «Гром», — прочитал Шнейдеров название. — Подбросили бы на таком нас.
С катера соскочил человек в морской фуражке, подошел к нам и спросил:
— Сибиряковцы?
— Так точно, — ответил Муханов.
— Муханов с вами?
— Я и есть Муханов.
— Пошли на катер. Отто Юльевич прислал за вами.
— Получили-таки мою телеграмму, а я беспокоился — не дойдет, — радовался Муханов, пока мы перетаскивали вещи.
Я шел с двумя большими ящиками на ремне через плечо и громко кричал:
— Посторонись!
На пути попалась тетка с визжащим поросенком в мешке.
Она сначала шарахнулась от моего крика, а потом вдруг запросила:
— Меня-то возьмите с собой на тот берег.
— Мы не на берег, тетя, мы на «Сибиряков».
— Сибиряковцы! — тетка даже мешок с поросенком поставила на землю. — Счастливо вам, ребята. На такое дело решились! Счастливо вам!
По реке плыли моторки. «Старички» — колесные пароходы — тянули плоты.
Наш катер шел быстро. Несколько раз он вилял из стороны в сторону, отворачивал от плывущих одиноких бревен.
«Сибиряков» стоял у плавучего дока.
На вид ледокол был староватый — сразу понятно. Весь черный, с одной продымленной трубой.
— Муханов, привет! — крикнули с палубы, когда мы подруливали к борту.
*В узкой каюте Отто Юльевича было открыто окно.
Иногда в каюту врывался влажный, прохладный ветер с Двины, ворошил на столе бумаги. Снизу доносился равномерный плеск воды, громкие разговоры, гудки пароходов.
До отплытия оставалось два дня. Так считали все, потому что все давно знали: отплытие — двадцать пятого июля.
И лишь Отто Юльевич понимал, что через два дня корабль не уйдет.
Только что завхоз Малашенко принес очередную неприятную новость. Свежие овощи, заказанные для ледокола в Грузии, железнодорожники отправили неделю назад. Их ждали с часу на час. Теперь их можно не ждать. Вместо Архангельска овощи направили в Астрахань.
Не хватало сорока металлических бочек для керосина.
Самолет, который должен помогать ледоколу в разведке льдов, для которого было заготовлено место на палубе, не подавал вестей. Застрял он где-то в Ленинграде и, видимо, ремонтировался.
Ледокол «Русанов», с которым «Сибиряков» должен был идти до Северной Земли, и вовсе не готов к отплытию.
Это было только первое, второе и третье препятствие. А было еще четвертое, пятое, десятое и двадцатое…
Отто Юльевич слал телеграмму за телеграммой в Москву, в Ленинград. В самом Архангельске заседали десятки комиссий, старались помочь ледоколу. Завхоз Малашенко бегал с судна в город. Он давно уже не брился и не спал. Вид у него был страшный.
В разговоре он лишь хрипел и размахивал руками.
И в этот момент очередная группа людей, прибывших с московского поезда, подошла к каюте Шмидта.
Отто Юльевич знал почти всех.
Предводительствовал группой Муханов. Отто Юльевич сам года три назад сманил Муханова в Арктику на «Седов». Тогда это был молоденький комсомолец, пришедший в издательство по распределению из института. Вот режиссер Шнейдеров, тоже знакомый человек, с ним он был на Памипе, Абхазец Чачба. Шмидт долго уговаривал его покинуть на время горы и дом. Коля Чачба был лучшим охотником на своей родине. И прекрасно умел выделывать шкуры. Лишь с подрывником Малером Отто Юльевич был незнаком. Его дали в последний момент взамен заболевшего. Он поплывет впервые.
Я стоял позади всех, прячась за спины, и старательно отводил глаза.
Отто Юльевич сразу узнал меня, даже фамилию вспомнил.
— А вы, Петя Решетов, в гости?
— Яс вами… Я без вас на земле не останусь, — ответил я, бледнея.
Тут все стали на меня оглядываться.
— Дорогой мой, я в Москве вам еще сказал — свободных мест у нас на ледоколе нет.
— Да пусть он погрузиться нам хотя бы поможет, Отто Юльевич, — стал заступаться Муханов, — раз приехал с нами, пусть поработает.
— На погрузке помочь можно, а чтоб в море — ни в коем случае.
ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МИНУТ
Через пять минут я уже был в каюте Муханова. Точнее, затаскивал в нее ящики со всевозможными бумагами.
— Эта каюта на двоих. Пока вторая койка свободна, будешь спать здесь, — сказал Муханов.
Внезапно наш ледокол начал слегка покачиваться.
— Поплыли! — удивился я.
А про себя подумал: «Неужели выходим!» Знал ведь, что через два дня выход, а все равно обрадовался: вдруг да и выходим.
— Идем на буксире к пристани, — объяснил Муханов.
Когда мы причалили к пристани, я вышел на палубу.
— А ты что стоишь без дела! — сразу подбежал ко мне завхоз. — Ты, кажется, из экспедиции?
— Да, — ответил я на всякий случай.
— Как фамилия?
— Решетов.
— Решетов? У меня такой фамилии в списках нет. Ладно, внесу. Вон телега привезла связки книг, видишь? Быстро перетаскай их в кают-компанию. Третий трюм.
И я побежал по трапу на пристань к телеге.
Я таскал связки книг, на ходу читая названия на корешках. Лев Толстой, «Война и мир». Художественная. Боднарский, «Великий северный морской путь» — научная. Шекспир, Собрание сочинений, том первый — снова художественная.
С палубы я бежал вниз по деревянной лестнице-трапу, потом по коридору, который был забит всевозможными грузами, в кают-компанию. Там у стены, около пианино, стояли три высоченных книжных шкафа. Дверцы у них были заперты, ключ — у завхоза. Я сваливал книги около шкафов, так, чтобы они не загромождали проход, и бежал за новыми.
С последними связками мне не повезло. Веревка у них лопнула, и книги рассыпались по палубе. Я стал ползать по доскам, собирать их, и тут как раз вышел Отто Юльевич.
— Зря время не теряете, — сказал он, улыбнувшись и обходя разваленные мои книги.
Я даже голову опустил от стыда.
Подбежал завхоз.
— Кончай канителиться, — прохрипел он. — Вон приборы привезли профессору Визе. Спроси у него, куда ставить, и таскай.
Профессор Визе подошел сам. Он был в синей матерчатой блузе, в круглых роговых очках. На вид он был не такой-то уж и старый. Никогда бы не подумал, что это он в исторические времена плавал с Седовым на «Святом Фоке», собирался идти вместе с ним к Северному полюсу…
— Позвольте узнать, молодой человек, вашу специальность? — спросил он.
— Я художник. Петр Решетов. Художник-карикатурист. Готов быть кем угодно, Владимир Юльевич.
Имя и отчество профессора Визе я узнал еще в Москве.
Ящики с оборудованием были потяжелей книг. Но я взваливал их на спину и поднимался, слегка покачиваясь, с пристани по трапу на ледокол.
— Смело носит, — сказал про меня матрос.
— Все смелые, пока в воде не искупаются, — ответил другой.
— Тот, что побольше, ставьте сюда, к стеночке. Этот лучше положить, сейчас мы его и откроем, — говорил профессор Визе в лаборатории гидрологии. Название было написано на двери, на самом же деле это была обычная узкая каюта.
— Тяжело вам одному, я сейчас еще кого-нибудь попрошу в помощь. Все мои сотрудники на станции…
— Что вы, Владимир Юльевич, да я с этой коробочкой могу вприсядку… — Это я так сказал, хотя тащил ее из последних сил.
— Значит, готовы быть кем угодно, лишь бы с нами?
— Конечно. Я всю зиму мечтал. Только вот пришел поздно проситься.
Потом был ужин в кают-компании. Все сели за огромный стол, а я закрылся в каюте.