Но, к удивлению Мирославы, сегодня их компания претерпела некоторые изменения. Она не стала отвлекаться на стороннего наблюдателя, который был единственным в комнате, кто не носил усов. Она до сих пор не понимала этой тяги мужчин к такого рода растительности — на её вкус они делали их смешными, но привычки для таких людей были неискоренимы — перемены давались с трудом всем, кроме Аната Даниловича. А остальные даже Мирославу стали замечать только после года работы на их общее начальство, Аната Даниловича, а до этого по привычке громогласно приказывали: «Эй, передайте это начальству», либо «Принесите ещё папирос! И что-то, чем можно смочить горло».
— Кто-нибудь из осведомителей сообщил что-нибудь интересное? — грозным голосом поинтересовался Анат Данилович — седой — там, где не сверкала гладкая лысина, но ещё не старый, а довольно крепкий мужчина, стоило умолкнуть ленивым мужским разговорам в общей комнате.
Ей даже не стоило проявлять усилий, чтобы разглядеть его местонахождение сквозь трепыхающуюся завесу дыма, которая скрывала мужские лица — тот сидел на жёстком кресле, как и всегда, возле распахнутых настежь окон, вбирая в себя новости прямиком с улиц, как он любил выражаться. Его тон не смутил Мирославу, потому что тот, как она вскоре поняла после их знакомства, по-другому общаться попросту не умел.
Она вежливо со всеми поздоровалась и, всё так же стоя, — в редакции почему-то охотно взяли привычку финнов не предлагать дамам присесть, возможно, потому, что женщин здесь было совсем немного — отрапортовала, не глядя на сделанные ею утром записи:
— Всё ещё живо противостояние между палатами, но среди народа эта тема теряет актуальность, ведь их соперничество продолжается уже не первый год, а на обычную жизнь не сильно влияет. Вновь поговаривают о ещё одном участнике в этой гонке за власть, которого уже прозвали «главой третьей палаты». Впрочем, он всё так же скрывает свою личность и личность тех, кто его поддерживает, но при этом имеет свой уникальный почерк, который узнают в интеллигенции как в финской, так и в русской. — Мирослава взяла паузу, чтобы дать высказаться уважаемым главам.
Пока она говорила, те безотрывно и оценивающе её разглядывали, и если поначалу такое внимание вынуждало её нервно дёргаться, то сейчас ничего, кроме смирения, не вызывало — мужчины, которым она сообщала свежие новости по утрам, были закостенелыми и нетерпимыми — она не могла стать объектом их интереса, пока надевала чёрный пиджак с плечиками и курила папиросы, потому что такой вид для их женщины был неприемлем.
Собственно, именно этого она и добавилась, помимо стремления проявить протест, когда во второй в жизни раз взялась за папиросу, накануне её прихода сюда. Это уже потом она осознала, что если брать те, куда добавляют успокаивающие травы от нервов и стресса, то и думать легче, что в её положение они незаменимы. В столице такое можно было найти, если знать, где искать. Поэтому курить она не бросила, а вскоре ещё и поняла, что те, кому за сорок, если и смотрели на неё дольше положенного, то тем же взглядом, что на местные фикусы и кактусы, которые с боем выживали в условиях прокуренного помещения.
— Это тот самый член парламента, чьи мысли по поводу оживших мифов на окраинах сочли сначала бредом, а потом чудной народной байкой? — уточнил Эстонский, который заведовал отделом по импортной моде, внедряющейся от соседей последние десять лет. — И тот, что пропагандирует взгляды мирных трудолюбивых чухонцев?
— Он, родимый, — хмуро пробурчал Анат Данилович, туша папиросу в супнице, которую использовал вместо пепельницы. — И мне не нравится, что мы не печатаем то, что не даёт покоя людям. Он не обращается к нашей газете как будто принципиально — мы слишком крупные, а его… мнение печатают мелкими тиражами какие-то третьесортные забегаловки. Но оттого они и нарасхват.
Мирослава обычно не участвовала в обсуждении новостей, которые приносила и подумала, что сторонний наблюдатель тоже не удостоится подобной чести, а зря.
— Наши новости должны быть одобрены всеми сторонами власти, а они вряд ли были бы в восторге, — вальяжно заговорил Карл, взявший себе в качестве псевдонима имя иностранного императора. На одного из них он был похож — также самоуверен, не особо дальновиден и занимает поразительно высокую должность.
На это Данилович пренебрежительно рубанул воздух рукой и отрезал:
— Столько лет нам удавалось усидеть на нескольких стульях! В этом и заключается наша истинная работа — нести правду вопреки желаниям тех, кому эта правда не нравится. Только осторожно.
— Вы правы, — с подобострастным почтением склонил голову Карл. — Тогда я почту за честь взять эту миссию на себя.
Чего у него было не отнять — так это умения писать новости и их же запечатлевать.
— Пока не решил, — обронил Данилович, затем махнул рукой, призывая Мирославу продолжить.
Та послушно стала цитировать телеграмму, пришедшую к ним срочным отправлением от одного из градоначальников округа вчера вечером, взявшим на себя опеку над «независимыми сёлами», существование которых, подобно некогда Великому княжеству Финляндскому, не интересовало власть, пока те вовремя привозили товар, полезные ископаемые с гор и рабочие руки. Они имели желанную независимость, но Мирослава, как и все многие, считала, что только до поры до времени — вновь на те же грабли государство не встанет.
Анат Данилович, услышав имя старого знакомого, который нередко предоставлял исключительные сведения, подобрался, подобно хищнику перед нападением и широко, но коротко улыбнулся, вытягивая руку, куда Мирослава вложила письмо с особым трепетом.
Именно оно так стремительно и беспокойно несло её сюда.
— Карл, — медленно проговорил Анат Данилович, когда профессиональным взглядом изучил просьбу градоначальника. — Кажется, я нашёл для тебя подходящее задание.
Мирослава кинула на Карла быстрый взгляд, чувствуя, как её захлёстывает паника, а ещё не сложившийся толком план терпит коррективы. Ей тут же захотелось подумать и покурить.
Глава 2. Подстава
Вяземский должен был догадаться, что градоначальник не мог не подложить ему свинью.
Пусть он прислал положенные деньги работникам участка, он всё же попросил в письме отсрочку с остальным финансированием, аргументировав это тем, что он не в состоянии достать столько денег за неделю, да и пока ведётся расследование, работа на железной дороге встанет без руководства Вяземского.
Мстислав оставил за главного одного из членов общины соседнего села — немолодого, но матёрого мужчину, но в этот раз градоначальник был прав — ему люди подчиняются охотнее по ряду причин, а других будут слушать до поры до времени.
Тогда у Мстислава появилась идея предложить градоначальнику продать его мраморную голову, которую он самолично видел в кабинете, чтобы расплатиться с ним, но Марта огрела его полотенцем, и ему пришлось оставить эту мысль. Но вскоре он пожалел, что не предложил продаться самому градоначальнику на работу к нему, чтобы возместить нужное количество денег. Ему бы пришлось работать в поте лица с утра до ночи лет сто, но Вяземский, если честно, был не против и полагал, что остальные тоже не особо стали бы возражать.
Но вместо этого он стоял на вокзале ранним воскресным утром, не успев позавтракать и толком отдохнуть в ожидании какого-то репортёра, присланного из Петрограда, чтобы провести ему экскурсию, поселить среди своих ребят и поведать об убитых! Городу необходимо было уже сообщить то, о чем все шептались, но в том тоне, который был выгоден градоначальнику и комиссии — по тому они отправили к нему своего человека. Совсем недавно он просил ограничить въезд приезжим, а градоначальник присылает ему одного из них намеренно.
Вяземский почесал бороду, которую он так и не подровнял, и злобно посмотрел на высокий чугунный столб с механическими часами, которые показывали, что автобус задерживается на пару минут. Схематичное изображение автобуса, которое было вместо минутной стрелки, уже перевалило за восемь часов. В этом Мстислав про себя обвинил градоначальника и приезжего, которого он уже мысленно планировал нарочно оставить где-нибудь в лесу, чтобы тот потом сбежал из их краёв сломя голову. От этой идеи мужчина даже приободрился. Всерьёз он, конечно, одного репортёра не бросит, будет наблюдать издалека, но ему об этом не скажет.
Он ещё издалека услыхал переваливающийся с боку на бок, переполненный старый автобус, везущий жителей села, у которых закончилась работа в городе. И репортёра. Куда же без него. Мстислав только надеялся, что автобус был в этот раз без туристов, желающих отдохнуть в сельской местности возле озера, которая с недавних пор стала окультуриваться под столичные нужды. Пусть это и означало пока только построенную гостиницу с кафе на первом этаже и строящуюся железную дорогу. Туристов было немного, но они были. Поговаривали, что железная дорога строится, чтобы через пару лет было проще доставлять рабочих из не только ближайшего к ним Петрозаводска, а ещё и из других городов, дабы они помогли в поиске полезных ископаемых, которыми пока занимались только местные.
Несмотря на врождённое гостеприимство, община была недовольна тем, как города пытаются захватить их территорию. Из-за этого и напряжён градоначальник — он точно знал отношение жителей села к его желанию обустроить всё по последнему веянию столицы. На Вяземского давило мнение старших членов общины, но он не мог запретить въезд туристов, как бы не хотел. И всё из-за того, чтобы не привлекать лишнее внимание. Сейчас он надеялся, что их количество хотя бы уменьшится из-за страха.
Когда задыхающийся автобус всё-таки пожаловал на новенький вокзал, подняв всю пыль вокруг себя, Мстислав настроился даже одарить гостя улыбкой.
Автобус шумно выдохнул, останавливаясь, и неподвижно замер, наконец, отдыхая. От него несло паром недавно прибывшего поезда, пылью и людским потом. Чувствительные глаза Мстислава защипало, и он стал раздражённо растирать их пальцами.