Она знала, что не в форме, чтобы работать и что времени у неё не так уж и много, прежде чем в столице спохватятся и узнают о её маленьком самоуправстве. Тем не менее не было смысла ввязываться в расследование, когда глаза слипались, а нега и расслабленность после вкусного приёма пищи брала власть над телом.
Мирослава заметила, что улыбка Марты малость потускнела после её слов.
— С этим могут возникнуть сложности. — Она помолчала пару мгновений, а затем решительно и твёрдо заключила. — Но я тебе помогу получить нужные ответы, не переживай, девочка.
Она с благодарностью кивнула и слабо улыбнулась. Закрытая община не желает делиться своими секретами и проблемами? Это было ожидаемо с самого начало, но такой шанс Мирослава не могла упустить ведь, возможно, он был единственным. Готовность помочь Марты просто так или почти просто так отозвалась трепетом в душе — давно к ней никто не проявлял такой теплоты, кроме Аната Даниловича.
— Я пойду постелю тебе наверху, обожди пока, — засуетилась Марта и встала, отправившись в коридор, где находилась лестница, ведущая на второй этаж, и крепкая дверь в стене, которая, как полагала Мирослава, вела в хозяйственную часть.
Она не была пока готова знакомиться с другими обитателями дома, пусть они и были животным. Но все же подняться пришлось, чтобы размять затёкшую спину.
Потом Мирослава стала неспешно обходить кухню, которая выглядела не столь необычно ее взору: печь в углу, деревянная длинная лавка возле окна, белоснежные шторы в цветочек, крепкий стол посередине и скамьи с обеих от него сторон. А вот комната, совмещённая с кухней, привлекла внимание Мирославы сразу. Раз она не могла заниматься делом, то необходимо было, хотя бы разузнать о местной культуре побольше, чтобы понимать, к чему быть готовой. Собиралась сюда она в спешке и не успела толком ничего изучить, кроме разрозненных слухов, оговорок и общих сведений. Она оглянулась на лестницу и прислушалась. Шагов не было слышно, поэтому, отринув сомнения, Мирослава двинулась через проход, который был отгорожен широким шкафом со стеклянными дверцами.
Окна здесь были задёрнуты, оттого комната была в приглушённых тонах, что придавало ей какой-то колдовской шарм. На полу, так же как и на кухни, были постелены ковры с различными трапециевидными орнаментами и животными. В углу стояла односпальная застеленная кровать, принадлежащая, скорее всего, Марте. Вряд ли хозяин дома предпочитал такое обилие подушек — они лежали друг на друге возле изголовья, а на них, словно паутинка, лежала белоснежная кружевная салфетка. Повсюду в комнате считывались отпечатки женской руки.
На стенах висели вручную вышитые гобелены с птицами над озером, с ярко выраженным тёмным дуплом, к которому стремились и муравьи, и белочки с поляны, когда ее разукрасили алые закатные лучи солнца.
В шкафах со стеклянной дверцей находилась красиво расписанная посуда: стеклянная и глиняная. Мирославу увлекла коллекция ложек, на концах которых была изображена голова оленя или лося. На полках повыше расположились разного размера трубы и поющий рог. В другом шкафу, который был уже и стоял возле окна, где рядом находился ткацкий станок, Мирослава залюбовалась крупными прозрачными камнями, украшениями, цветными шляпами и поясами, которые пестрили изображениями различных животных, деревьев и рек. Её взгляд зацепился за особенно кропотливо сделанных птиц, в которых угадывался журавль и лебедь. Пояс, где красовался лебедь с тёмным оперением и расстилающаяся под ним речная дорога, заставил её сердце нервно подскочить.
— Моё хобби, — прозвучало неожиданно за спиной Мирославы, и она подпрыгнула, резко развернувшись.
В проходе стояла Марта и пристально смотрела на неё.
— Извините, что я без спроса полезла. Любопытство репортёра, — смутилась она.
Марта продолжала напряжённо и главное — молчаливо — её разглядывать, и это всерьёз стало беспокоить Мирославу, которая не знала, куда себя деть, переступая с ноги на ногу. Она не знала, оскорбила ли добрую женщину своим любопытством, а уточнять не решилась.
— Поразительная работа и потрясающей красоты пояса, — вернув своё внимание к ним, негромко сказала она. — Вам бы с ними на ярмарку в столицу — такое великолепие с руками и ногами отберут.
— В столице такое не оценят. Это особенная вышивка, которая сама выбирает свою хозяйку или хозяина. Какие-то я сделала давно, а вот с птицами совсем недавно. Ты, наверное, знаешь, что в наших краях животным и птицам отведена особая роль, оттого мы и рисуем их, лепим, вырезаем из дерева. Мы почитаем существ, которые давным-давно были отмечены богами не совсем так, как принято среди наших собратьев, но всё же неистово и искренне, — заговорила Марта спокойным глубоким голосом, который неожиданно заполнил всё пространство в затемнённой комнате. — Но я также делаю и обычные пояса. Мстислав способен обеспечить дом всем необходимым, но я всё же продаю их — тем же туристам, соседним жителям сел или вожу их на зимнюю ярмарку, куда, в том числе прибывают туристы. Ещё обучаю молодых девочек, чтобы мои способности после смерти не унёс дух ветра. Это когда я нахожу время, конечно. Потому что большую часть женщины нашего села заняты огородом и скотиной. Это у нас её немного — Мстислав может позволить купить необходимое.
Мирослава не сразу нашлась с ответом задумавшись. Она вдруг поняла, что Марта напомнила ей своим тяжёлым, немигающим взглядом старшую учительницу, которая была у неё в приюте. Та не чуралась ударить по рукам линейкой или заставить провинившегося простоять целый день в углу без еды и отдыха. Уже после нескольких часов мышцы ног забивались и их начинало тянуть, а ещё через пару часов от боли хотелось плакать. К концу дневных занятий провинившиеся падали на пол, задыхаясь от слёз, за которые потом тоже были наказаны.
Мирослава никогда не плакала. Её спасала чистая, незамутнённая злость, которую из неё пытались выбить, но не успели. Она сбежала раньше. Но, несмотря на подобные наказания, Мирослава позже поняла, что они проявляли так заботу о ней, ведь считается, что послушная жена — радость для мужа. Сейчас она уже знала, насколько их мнение было далеко от правды, но всё равно пыталась простить.
Воцарилось молчание, нарушаемое шумом за окном и большими настенными часами, где вместо минутной стрелки был изображён медведь на двух лапах. У Мирославы зачесались руки записать все премудрости и странности деревни и того, что успела ей сказать Марта.
— Я постелила тебе в маленькой комнате и уже перенесла туда сумку, — вдруг с прежним энтузиазмом произнесла Марта. — Она может показаться тебе тесноватой, но там стены лучше утеплены и ковёр толще. Ночами у нас бывает прохладно. Там ещё стоит стол — тебе было бы удобнее работать. Репортёры же что-то вечно пишут? — озадаченно уточнила она.
Мирослава поспешно закивала, вновь тронутая предусмотрительностью Марты и решившая, что сходство ей просто почудилось. Сейчас во взгляде женщины она не видела ни тяжёлой задумчивости, ни острой оценки.
— Вы слишком добры, — неожиданно для самой себе Мирослава поклонилась в пояс.
Когда она подняла голову, то наткнулась на широкую улыбку, которая собирала вокруг голубых глаз Марты морщинки.
Мирослава подумала, что Мстислав обладает более тёмной мастью и что между ними не отслеживается почти никакого сходства.
— Так у нас молодёжь приветствует главу или членов общины. Я к их числу не отношусь, но мне приятно, — хохотнула она. — В наших краях принято быть гостеприимными, поэтому отбрось чепуху, которой полнится твоя голова, и делай, что должна.
Мирославе показалось, что в последних словах был какой-то потаённый смысл, но уточнять она не стала, а только кивнула и отправилась наверх немного отдохнуть.
Глава 4. Просьба и допрос
Вяземский прошёл сквозь колючие кусты, не в первый раз мимолетно порадовавшись тому, что перестал носить китель, который вечно цеплялся за колючки и сучья деревьев. Погода стояла мирная, что выгодно отличалось от последних тревожных недель. Ещё вчера ветер приносил печальные известия, в воздухе пахло кровью и болью. Мстислав плохо спал всё это время, чувствуя свою вину от произошедшего и стыдясь того, что он не мог учуять следов того, кто вершил эти злодейства. Вчера он отправил ребят отдыхать, а сам, прислушавшись к чутью, отправился на кладбище, но так и не сумел ничего там найти. Такое бывает, когда даже сам не знаешь, что ищешь. Но он остался уверен в том, что оно имеет какое-то отношение к убийствам или убийце.
Сегодня Мстиславу всё же пришлось признаться самому себе, что ему необходима помощь, но она на не имела никакого отношения к столичной репортёрше. Вяземский на мгновение остановился, прикрывая глаза и втягивая носом воздух. Рано утром моросил шёл дождь, как и довольно часто в последние недели, поэтому пахнуло сыростью, влажной землёй и мокрой шерстью. Это означало, что двое из его ребят уже совершили обход. В кустах можжевельника кто-то зашевелился, и Мстислав распахнул глаза. Через мгновение оттуда несмело выпрыгнул заяц, который с подозрением уставился на непрошеного гостя.
— Надеюсь, что я не помешал, — вежливо произнёс он.
Заяц в ответ раздражённо шевельнул ушами и гордо ускакал по своим делам. Мстислав не стал без разрешения идти дальше, а ещё некоторое время постоял. Вскоре он услышал с поляны уханье филина и, сочтя это приглашением, двинулся в том направлении.
Хозяин леса любил ипостась филина. Благодаря ей он был в курсе того, чем жили люди. Мстислав надеялся, что хозяину леса будет что сказать, тем более по всем признакам он должен был находиться в приятном расположении духа. Его супруга после весенних трудов и забот, наконец, была всецело ему предоставлена. Обычно в летнее время супруги предавались любви, благодаря которой урожай и поля радовали жителей деревни своей плодовитостью. Вяземский не хотел вспоминать сезоны, когда супруги были в разладе и тем самым иссушали их земли.
Сквозь ветви деревьев можно было разглядеть чистую зелёную поляну, которая разрешила остаться на своей территории только нескольким валунам и крупным камням. На одном из них гордо восседал филин, который сразу пронзил взглядом своих жёлтых глаз Мстислава. Он оглядел его с головы до ног, громогласно и разъярённо ухнул, а затем на месте филина появился темноволосый, лохматый мужчина с опасным прищуром глаз, цвет которых можно было описать, как оттенок мокрой коры взрослого дерева. Одет мужчина был старомодно — на нём красовался