Зови меня Лео. Том I
Глава 1. Как в бездну темной ночи
Звонок. Блин, надо убрать эту мелодию. Верещит, словно у меня не смартфон, а допотопная труба, наподобие того артефакта, который папаня носил до последнего, пока я не всучила ему нормальный аппарат на день рождения. Причем, чуть не силой, прикиньте? Сопротивлялся, огр! «Да зачем такие траты, доча!» Доча. Нет, вы только вслушайтесь в это словечко – доча. Тьфу!
Единственное достоинство старого папиного агрегата состояло в том, что им можно было орудовать, как кастетом, чем он иногда пользовался по пьяни. Бац по тыкве! Крепкая была штука. Не то что сейчас, сплошь одни «китайцы». У меня, кстати, тоже «китаец». Пуленепро… то есть, водонепроницаемый, ударопрочный. И тяжелый, падла. Антоха подарил. Это он так вывернулся: и мне, такой красивой, подарок, и кирпич, чтобы мой суровый предок оценил по достоинству. Ему главное чтобы было ладно скроено. Если нет – в топку дрянь!
Трыньк-трыньк-трыньк! Наверное, уже все услышали, даже те кто в наушниках. Даже те, которые глухие, если таковые имеются в этой смердящей и громыхающей на каждой кочке колымаге. Ненавижу автобусы. Наконец, достаю из рюкзачка телефон. Так и думала – Антоха! Едва вспомнишь – тут как тут!
– Слушаю. Чего-чего? Ты серьезно? Как не придешь? Опять работа? И чего я еду, точно дура? Слушай, а ты не ох…
Тут я перехватываю взгляды двух дамочек не первой свежести. Качают головой, грымзы, смотрят с укоризной.
– Простите, – говорю им, а они фыркают и начинают перешептываться. – Слушай, ты! – рычу я в трубу. – Ты сам говорил… Чего? Ну-ка повтори еще раз! Как это «прощай»? В каком смысле «прощай»? Ты чего это удумал?
Грымзы торжествующе усмехаются. Не доставало только пальцем в меня ткнуть – глядите, ее парень бросил! Так ей и надо, стервозе!
И ведь бросил, сукин сын, только представьте! «Прости меня, Настя, но я так больше не могу… Я устал от твоих капризов. Это несерьезно. Тра-та-та…»
Не помню, как выскочила из автобуса. Не помню, как бежала, сшибаясь плечом с прохожими. Раскраснелась, и предательские слезы навернулись, как ни старалась сдержаться.
Ладно, надо успокоиться. Вот, в кафешку зайду, выпью кофейца, остыну, пораскину мозгами. Может, оно и к лучшему? Антоха, он… как бы помягче?
Короче, он урод.
– Чего будете заказывать? – парнишка-официант натянул отработанную улыбку.
– Кофе. С сахаром.
– Еще что-нибудь?
– Нет.
Вот что я не так делаю? И чего он вдруг свалил? Нашел другую? Более покладистую? В который раз так происходит – парни так и валятся к моим ногам, но проходит какое-то время и они бегут. Ладно, пусть я колючая, кусачая. Но и воздыхатели нынче тоже не айс. Не мужики, а мужчинки, как говорит моя бабка.
Эх, а ведь Антоха был первым более-менее серьезным. Порой даже слишком серьезным. Работает начальником в каком-то предприятии, честно, не помню каком. Обращался ко мне: «дорогая». Терпеть не могу, когда меня так называют. Дорогая. Обоссышься. Справедливости ради, и мое обращение – Антоха – тоже частенько выводило его из себя.
«Совместная жизнь – это самопожертвование... надо уметь прощать, Настя», – поучает мама. Ну уж нет, дудки! Я, значит, жертвую собой, несусь, как оголтелая, а он, подлец, меня побоку. Одно слово – Антоха. Ну и пошел он, урод…
Причем, они все так – трусливо растворяются в неизвестности. Никто ни разу в глаза не сказал: прости, Настя, но не пошла бы ты куда подальше! «Так ты же можешь и отоварить! – смеется папа. – По себе знаю! Кто ж решится на такое – быть битым девкой? Забыла что ли, как пацанов во дворе молотила?»
Наверное, в этом и кроется корень проблемы – я выросла, но так и осталась пацанкой. А это целиком папина заслуга. Он бывший военный, из тех, что всё время рвут в атаку, даже сидя за столом, особенно в подвыпившем состоянии. Если он начинает выкрикивать что-то вроде: «Ребята, чистим!», «У нас трехсотый, тяжелый, сука, нужна помощь!» или его любимая тупая, переходящая в звериный рык, команда: «К бою, псы!», то всё – папуля дошел до кондиции.
Естественно, папа всегда мечтал о сыне, но когда на этих ожиданиях в силу возраста и злоупотреблений горячительными напитками был поставлен крест, он решил, глядя на меня, что и так сойдет. А дальше возлюбленный родитель принялся дочурку поколачивать. Нет, вы не поняли – не избивать, или, упаси боже, издеваться, а всего лишь устраивать «шутошные спарринги», как он их называл. Забава у него такая была, понимаете?
«Ну что, доча? – говорил он, принимая стойку. – Ну-ка, покажи, как сильно ты можешь бить! Ну, бей! Это что за удар? Комар и то больней кусается. Врежь как следует! Не умеешь? А я тебе покажу как! Вот так, например, и вот так! А? Как ощущения?»
В конце концов, желая поставить конец этим забавам, я пошла в секцию рукопашного боя. Пара годиков активных тренировок привели в тому, что однажды я… вырубила папулю-весельчака. Признаться, испугалась. Но реакция родителя, после того, как он пришел в себя, изумила еще больше.
«Наконец-то! – плакал папа, обнимая меня. – Наконец-то я вижу – ты можешь постоять за себя, доча, наконец-то способна дать отпор любому обидчику, а в ведь в этой жизни всегда стоит быть начеку, доча… бла-бла-бла…», и всё в таком духе.
С любым мужиком так – сперва они кичатся своей маскулинностью, но получив по носу, тут же превращаются в философов.
Но на этом история не закончилась. Сиё достопамятное сражение сестренка сняла на камеру и выложила в сеть. Вскоре «телега», ВК и «youtube» осчастливились заголовком: «Битва ведьмы с гоблином». Гневу моему не было предела. Не знаю, что я сделала бы с мелкой сволочью, если бы предки, включая бабку, а также соседку тетю Любу, заглянувшую на чаек и сплетни, не навалились бы на меня хором. Решающим стало именно активное участие вышеозначенной тети Любы – бочкообразной дамы, по меткому выражению бабули. Точно заправская сумоистка, соседка обездвижила меня, просто придавив всем своим немалым весом.
Что дальше? А дальше последовала часть вторая: «способы укрощения ведьмы неандертальцами». Это было уже слишком, даже мама не выдержала, влепив мелкой пощечину.
«Зачем ты это делаешь, Вера? – напрасно спрашивала мама. – Что будет дальше?»
«А я скажу тебе, что будет дальше! – вмешалась я. – Она снимет меня во время занятий сексом, вот что будет дальше! Намеренно, сучка такая, спрячется в шкафу и снимет!»
И знаете, что ответила сестренка? Держите:
«Обязательно. Я даже название придумала: “о способе, коим ведьмы лишают мужчин полового члена”[1]. Будет хитом в «порнхабе» или в «онлике», гарант!»
И откуда такая ненависть, скажите? Она-то серая мышь, в очках, книжки читает. Вся в бабку, негодница. В общем, мелодрама завершилась на том, что я свалила из отчего дома в универскую общагу, где и пребываю поныне. И, похоже, буду пребывать и далее – перспективка перебраться в хату к Антохе накрылась медным тазом.
Но тут мои горестные размышления прерывают.
– Простите, мадемуазель, не позволите присоединиться к вам?
Поднимаю глаза. Статный мужчина лет сорока пяти, ухоженная бородка, красиво тронутая сединой, отутюженный черный пиджак с белоснежным паше в нагрудном кармане, черный галстук-бабочка и трость с набалдашником в виде оскаленной головы пса. Ни дать ни взять, красавец-мужчина ну в самом расцвете сил. Импозантный, с налетом мистицизма. Породистый, как сказала бы бабка. Прямиком из кино. Действительно, мужик выглядит как актер, играющий дворянина в театральной постановке по Чехову, например.
– Да пожалуйста, – отвечаю.
Незнакомец садится и щелкает пальцем. Эдакий элегантный жест.
– Прошу вас, милейший, – говорит он бархатным баритоном официанту, – кофий, пожалуйста, самый терпкий, который есть у вас, без сахара и максимально горячий. Желательно, сваренный в турке – никаких кофемашин. Будьте добры.
Официант кивает и исчезает. Незнакомец поворачивается ко мне. Взгляд его черных глаз так пронзителен, что я буквально ощущаю себя голой. Поплотней запахиваю косуху и спрашиваю, недовольно поглядывая на улицу:
– Я не расслышала ваше имя.
– О простите великодушно! – спохватывается он. – Горацио.
– Горацио? Иностранец?
– Можно и так сказать.
– Понятно. И чего тебе надо, Горацио?
– А вы разве не откроете мне свое имя?
– Нет.
– Нет? Почему?
Но прежде чем я успеваю раскрыть рот, он мягко кладет палец на мои губы и говорит:
– Позвольте, я угадаю? Анастасия, верно? Анастасия Романовна.
И почему мне кажется, что меня только что поцеловали? Прикосновение было настолько чувственным, что я, верно, становлюсь пунцовая, словно девица на выданье. Но меня так просто не возьмешь и я тут же огрызаюсь:
– Если это такой съём, то не пошел бы ты, друг Горацио, куда подальше!
– Вы меня обижаете, Анастасия Романовна. Разве я похож на…
– Извращенца? – запальчиво перебиваю я. – Еще как похож!
– Ох и несносная вы барышня, Анастасия Романовна. Экая грубость!
– Грубость? А куда ты пялишься, скажи на милость? Я же вижу, не слепая.
Горацио и правда не сводит с меня глаз. С моих округлостей в том числе.
– Когда я вижу красоту – я смотрю, – начинает он. – Ибо далеко не каждый день позволительно узреть столь чудный образ, Анастасия! Ваши роскошные кудри цвета вечернего солнца в лесистой долине, не тронутой цивилизацией; ваш до умопомрачения притягательный лик, с коего еще не сошла спелость юности; и тонкий стан, и горделивая осанка, взгляд, полный достоинства, упругие…
– Может, заткнешься? Люди уже смотрят. Пей вон свой кофий и проваливай. Или уйду я.
Но не тут-то было. Горацио, похоже, завелся.
– …прелестна, – декламирует он, – в свет облечена
Своей красы. Глубокие глаза –
Как в бездну темной ночи два окна,
Когда свод неба раздробит гроза;
Туманит ум – так дивно сложена,
Светлы улыбки, пылают жаром локоны ее;