Тем временем мы минуем леса с полями и въезжаем в полосу пустынной местности. Всюду налет темно-серой пыли, убогие бревенчатые постройки, развалины, груды камней и бытовых отходов вдоль извилистой поколоченной дороги, мрачные конники с пиками, похожие на ландскнехтов вояки с аркебузами и мушкетами. Горят костры, вокруг них сидят люди, что-то варится на подвешенных котелках. Замечаю несколько бомбард[1] на возвышениях.
Даже с трущобами Пагорга контраст так силен, что мне прям тоскливо становится.
– Это и есть каменоломни? – спрашиваю.
– Нет, это предместье, – отвечает Бун. – Карьеры в стороне, ниже. А дальше будет усадьба.
– Мрачненько.
Вскоре показывается и хозяйский замок – унылая серая башня с обломанной верхушкой, словно в нее ударила молния. Может, так оно и было, кто знает. С одной стороны к башне беспорядочно цепляются постройки самых разных форм и размеров. С другой – круча. Внизу пенится Паг. Позади замка тесной массой тянутся вниз, к реке, каменные бараки. Из печных труб вьются дымки.
Замок огорожен грубой кованной решеткой, во дворе – запущенные дебри кустов, телеги, карета без колес, треснувшие или закопченные пушки самого разного калибра, украшенные рваньем засохшие деревья и вездесущий мусор.
У ворот – пара сонных стражников. Один, с аркебузой на плече, глядит на подъезжающий рыдван, приложив ладонь козырьком, хотя денек пасмурный, другой сидит, прислонясь к будке и отрешенно ковыряя в зубах тростинкой.
– И это всё – владения одного из самых богатых и влиятельных людей в княжестве? – изумляюсь я.
– Представь себе, – лаконично отвечает Бун.
– Так было всегда?
– До роковой ночи было чуть… э… жизнерадостней. Но изменения не сказать, чтобы большие. Скорее, здесь было оживленнее, что ли.
– Депрессуха. У меня одной чувство, что я вляпываюсь во что-то гадкое?
– Не волнуйся, всё будет хорошо.
Стража едва обращает на нас внимание. Если честно, то мне показалось, что оба слегка не своем уме. Аркебузир бросает: «ага», и продолжает как ни в чем не бывало наблюдать за окрестностями, точно из-за горизонта должны вот-вот показаться полчища печенегов с кривыми саблями наперевес.
Старый дядя с печатью горя на обвислой физиономии, в изрядно поношенной ливрее с засаленным воротником, со свечой в железном подсвечнике, сухо кланяется и молча идет прочь. Бун кивком предлагает следовать за дворецким.
Внутреннее убранство оценить по достоинству вряд ли возможно из-за темени, но предполагаю, что оно мало чем отличается от виденного снаружи. И воняет. Не то падалью, не то тухляком. Откуда-то сверху доносится не то молитва, не то заунывное пение, тренькают струны, прерываемые взрывным хриповатым смехом. Слышится также женский голос, часто недовольный.
Поднимаемся, проходим в библиотеку. Несколько кресел с обтруханной тканью на подлокотниках, массивный стол с письменными принадлежностями, свитками и обтрепанными томами вповалку, чучела животных на стенах, темные портреты в массивных рамах. Отдельно на небольшом круглом столе лежат астрономические инструменты – увесистая подзорная труба, хитрая штука, кажется, именуемая секстантом, золотой диск со стрелочками – астролябия, если не ошибаюсь. За стеклянными дверьми – балкончик.
Вертлявый взъерошенный мужичок в жутко грязном балахоне вскакивает, как чертяка из табакерки, судорожно приглаживает немытые волосы, и, вылупившись на меня так, словно я пугало огородное, шепелявит щербатым ртом:
– Приветствую вас, дорогие гости, приветствую! Прошу садиться, прошу! Вина? Напитков? Вальдор! Ва-альдор! Вот же пень глухой… А, вот и он! Вина гостям и поживее! Поживее, поживее, старый! Прошу, прошу! Признаться, заждался уже. О, где мои манеры? Покорнейше прошу простить! Меня звать Герхард Рейшо, верный слуга его светлости. Надеюсь, вы извините его – он слегка приболел. Позвольте вашу ручку, милостивая госпожа!
Опять ручку. Делать нечего, позволяю. Герхард, забавно шаркая каблуками по пыльному полу, касается протянутой руки. Его сухие горячие губы липнут к тыльной стороне ладони и меня такое ощущение, будто на руку упал паук. Выдергиваю руку, а он выпрямляется, лыбясь во всю свою поганую пасть.
Присаживаемся. Ждем Вальдора, неловко молча. Наконец, дворецкий, волоча негнущуюся ногу, ставит поднос на стол и уходит.
– Ну что? – всплескивает руками алхимик. – Выпьем за встречу?
– Спасибо, не надо, – говорю.
– С вашего позволения, тоже откажусь, – говорит Дантеро.
– Но вино-то…
– Давайте к делу, – грубовато прерывает его Бун.
– К делу? Вы куда-то торопитесь?
– Можно и так сказать. Я человек занятой, как и мои спутники.
– Хорошо, хорошо! Только налью себе, секундочку. – Рейшо наливает в бокал почти до краев и залихватски опрокидывает пойло внутрь, рыгнув, как заправский алкаш. – Ох и хорошо! Ну так, значит, дело…
– Так, постойте! – перебиваю.
– В чем дело, Лео? – спрашивает Бун.
– Мы тут вообще зачем?
– Как это «зачем»?
– Где Лис?
– Лис? – хлопает глазами Рейшо.
– Ну Георг? Данте, ты что молчишь? О твоем родственнике идет речь, или о ком?
Дантеро встряхивается, словно просыпаясь, и соглашается:
– Да, что это я? Конечно, сначала мы хотим убедиться, что с дядюшкой всё в порядке.
Рейшо мнется, наливает еще, но я выхватываю у него бокал, выхожу на балкончик и выливаю вино на улицу. Хитрость, чтобы оценить возможности к отступлению. Как любил говорить мой батяня: «в любой спорной ситуации, доча, первым делом наметь пути отступления». Эх, сюда бы его! Мы бы с ним быстро разобрались с дурным скопцом и его прихвостнем. Как же мне не хватает этого противного словечка: «доча»! Папа, папочка…
Но через балкончик не получится – высоко, и речка порожистая. Можно кости переломать. Если и прорываться, то через строй врагов, другого пути пока не вижу.
Возвращаюсь. Рейшо недоуменно пялится.
– Приведи сюда Георга, – требую я. – Ханки нажраться успеешь.
– Однако! – больше изумленно, нежели рассерженно говорит Рейшо. – Какая вы…
– Поддерживаю! – хмурится Дантеро.
– В самом деле, Герхард, – укоряет его Бун. – В чем проблема?
Рейшо пару секунд раздумывает, потом говорит:
– Господин Георг в данный момент услаждает слух хозяина пением и я бы не рекомендовал вмешиваться.
– Веди сюда Георга, мозгляк, или ты у меня запоешь! – закипаю я.
Дантеро берет мою руку.
– Успокойся, Лео! Не злись, сейчас всё разрешится. Так ведь, господин Рейшо?
– Однако!
– Рейшо, не тяни, ради Таба, – со слышимым раздражением в голосе говорит Бун.
– Хорошо, я попробую. Только ради вас, господин Илио, только ради вас.
– Вот и хорошо, я жду.
Удаляется, через минутку приходит, садится в кресло, потирая руки.
– Штайн сейчас разберется.
– Кто такой Штайн? – интересуюсь.
– Мой помощник. Смышленый парень.
(Вот и последний из гроссбуха! Это тот, который у хозяина приворовывает).
Сидим. И тут на сцену выходит сам хозяин, чтоб его. На первый взгляд – гопник-переросток. Лысый детина с недельной щетиной и физиономией, не предполагающей наличие ума, как такового. В семейных трусилях, алом атласном халате и босой к тому же. Курчавится волосатая грудь, глаза как у быка, на гладкой, как яйцо, башке – жирный шрам. Блуд держит цепь, на другом конце которого – Лис в нелепых цветастых одеждах, в шутовском колпаке и по-скоморошьи разукрашенным лицом. Бедняжка менестрель плачет, судорожно пощипывая лютню.
Блуд бросает цепь Рейшо, вытянувшемуся так, словно он узрел нечто в высшей степени ужасное, озирается и предсказуемо останавливает взор на мне. Медленно подходит, хрипит, как поросенок, со рта свешивается слюна. Блин, у меня самой душа в пятки, насколько полоумным он выглядит. Блуд сгибается, как гиена, и придвигает харю почти вплотную ко мне, обдает протухшим насквозь нутром. Вжимаюсь в кресло, жду, что будет дальше. Да и не только я – вон, как красавчик напрягся.
Внезапно Блуд как заревет! И брызги летят прямо мне в лицо. Брр, аж до блевоты! Моя первая реакция – отпор. Херачу его в торец, он валится, как куль с дерьмом. Астрономические причиндалы жалобно звякают, Рейшо по-бабьи взвизгивает, Лис охает, Бун цокает, видимо, восхищаясь, Дантеро украдкой смеется.
– Ой! – только и вырывается у меня. – Я не хотела, извините.
Блуд довольно быстро приходит в себя. По подбородку на грудь стекают кровавые сопли, он фыркает, плюется. Мотает башкой и кидается на меня. Я быстренько выпрыгиваю из кресла, бычара врезается в предмет мебели. Кресло переворачивается, Блуд опрокидывается, делая сальто, ногами задевает шкаф. Бьётся стекло, сыпятся на пол книги, фарфоровые статуэтки, стон, возня, рычание. Осторожно заглядываю туда. Вошкается. Цел, дурак. И как шею не сломал?
Бун поднимается, смотрит на нас. Из-за маски непонятно, что он делает, но потом до меня доходит, что вампир… колдует. В голове сразу начинает шуметь, в глазах мутится, оседаю, нашариваю кресло, плюхаюсь.
Рейшо кого-то зовет. Мамочку? Я не ослышалась?
Мгновение спустя морок пропадает. Блуд со стоном поднимается, слепо водит перед собой руками. Вампир продолжает его контролировать до тех пор, пока в библиотеку не входит голая по пояс бабенка с крупными сиськами. Блуд кидается в ее объятия и начинает заливаться слезами, размазывая кровь по внушительному бюсту, а потом и вовсе начинает сосать сиську.
Да, вы правильно поняли – великий и ужасный Палт Баль сосет сиську. Зрелище насколько зашкварное, настолько это возможно.
– Что здесь происходит? – грозно вопрошает она, заключая Блуда в объятия, прямо как заботливая мамаша.
Блуд что-то плаксиво бормочет, указывая на меня. Бабенка, не выпуская его, подходит ко мне.
– Ах ты тварь! – выпаливает она и врезает пощечину, успев, однако, подмигнуть. Ладно, подыграю спектаклю – изображаю вину. А ведь больно! Тяжелая рука у девки, ничего не скажешь, щеку как обожгло. – Да как ты смеешь! – еще пощечина. – Тихо, тихо, зверенок, мамочка в обиду не даст, мамочка позаботится о сыночке. Так ведь? Ну пойдем, сыночка, пойдем. Да, и скоморошка с собой возьмем, пусть он нам песенку споет. Так ведь? Не плачь родной, вот сисю пососи, пососи, родной. У мамочки вкусное молочко. Мамочка позаботится! Возьми веревочку, веди ослика за собой, веди. Мы ведь не будем ослика обижать? А он нам споет…