– Оставь ее, – говорит единственная здесь женщина, во взгляде которой проскальзывают хоть какие-то крохи ума. А еще она печальная. Так и буду ее звать: печальная. – Девочка плачет уже третий день. Ее суженный обвинил в ведьмовстве.
Знакомый мотивчик. Разглядываю зарёву. Нос картошкой, пухлые губы, слезы в три ручья.
– Какая же она девочка? – возражаю. – Да ей никак не меньше двадцати с лишком! Старше меня!
Печальная вздыхает и отворачивается.
Но тут подает голос один из священнослужителей – осанистый дедок с белоснежной бородой и посохом, как у настоящего волшебника. Кустистые брови грозно сдвигаются к переносице, а маленькие глазки так и стреляют.
– Вот! – зычно выкрикивает он, адресуясь к толпе. – Глядите, люди добрые! Вот змеюки подколодные! вот аспиды, источающие похоть и разврат! вот бесовские отродья, чьему бесстыдству нет предела! вот поганые малефики, чьи чародейства уже столько погубили душ! Глядите, как змеи, в обличье потаскух, пожирают друг друга, ибо преисполнены злобы такой, что остается только грызть друг дружку! Особенно вот эта диаволица рыжая, особенно она, суккубица! Ибо сказано, что рыжие рождаются посредством соития безглазого с девственницей в полнолуние на горе Ведьм! Вот оно – дитя порока, прелюбодейка и распутница, сама упорствующая в грехе! Глядите, люди добрые, глядите, и молитесь!
Складно кроет дед, ничего не скажешь! Любого профессора в нашем универе заткнет за пояс. А безглазый это что, местный люциферик? К своему сожалению, я опрометчиво показываю дедку язык, что вызывает просто бурю негодования.
– Сжечь ведьм! – воет толпа. – Сжечь их!
– Да ладно, они первые начали, – пытаюсь оправдаться, но меня никто не слушает. И не слышит.
И как вишенка на торте, в нас летят помидоры, гнилые овощи и прочие средства, убедительно доказывающие, что нам здесь не рады.
Зарёва трясется, как осиновый лист, карга с алкашкой в отключке, печальная грустно качает головой.
– Ну ты и скотина, Горацио, – бормочу я, кусая губы. – Ну и подсуропил, колдун херов.
Печальная вздыхает еще сильней.
– Ну что еще? – спрашиваю.
– Не упоминай этого имени, – отвечает она, выковыривая из волос дурно пахнущую субстанцию, похожую по запаху на навоз.
– Какого имени?
– А что вот только-только шептала. Не упоминай ни в коем случае!
– Это почему?
– Потому. Ты ночью в бреду часто говорила это имя. Вот они и ополчились.
Ох, Горацио, и здесь наследил, негодник!
– А какая разница? – пожимаю плечами. – Нам всё равно крышка.
– Крышка?
– Ну, значит умрем, сгорим.
– Если хочешь попасть в рай, не упоминай, – упрямо повторяет печальная.
– А! Теперь понятно.
Значит, друг Горацио здесь почитается как демон. Не дружок безглазого, нет? Прекрасно, просто прекрасно!
Вздыхаю. Если останусь жива, если выберусь из этой дыры, непременно выложу на своей странице в ВК статью с названием: «Способы оболванивания овец. Способ первый: обещание рая и жопа мира в итоге». Что-то вроде того, с фантазией у меня традиционно не очень. Это, скорее, конек сестренки.
Едва вспомнив Верку, чуть не плачу. Никогда не думала, что буду скучать по паршивке.
Между тем мы добираемся до места назначения. Вымощенная брусчаткой площадь, вокруг дома с резными окошками, лавки с деревянными вывесками на цепях, лотки торговцев и прочее. А также пять столбов, щедро обложенных хворостом. Для меня, зарёвы, печальной, карги и алкашки. Две последние уже пришли в себя и озираются со страхом.
Я их понимаю, есть повод для уныния. Как быть-то? Ладно, будем импровизировать. В любом случае, просто так я не дамся. Не для того батяня натаскивал Настюху, чтобы какие-то дикари вот так за здорово живешь подпалили меня, словно курицу на вертеле. Пару-тройку рож обязательно разобью. Будут знать, какова «рыжая распутница» на вкус.
– Нас придушат, незаметно, – шепчет печальная, пытаясь хоть как-то успокоить зарёву, уже пребывающую в прострации. – Когда огонь коснется тела, мы уже умрем. Так что больно не будет. Кроме тебя, – это она уже мне. – Насчет тебя сомневаюсь.
– А тебя сожгут всамделишно! – шипит карга, утирая кровавые сопли. Пришла в себя, баба-яга. – Так тебе и надо!
Спасибо, утешили. Им хорошо, их незаметно придушат, а меня зажарят живьем. Охренеть!
Стражники выводят нас из клетки.
– Да что я такого сделала? – успеваю спросить печальную. – Чего все окрысились-то?
– Не знаю, – украдкой отвечает она, склонив голову. – Говорят тебя нашли в лесу почти голую. В каком-то демоническом одеянии.
Демоническом одеянии? Это они о джинсах и косухе что ли? Да, еще был короткий топик. Видать, по местным поверьям, обнаженный пупок – однозначно, почти голая. И джинсы облегающие. Я в них и так еле влазила. Наверное растолстела на бич-пакетах в общаге.
Понимаю, чего там. Это вам не современные Париж и не Амстердам. Скорее, средневековые.
Пузатый отдышливый дядька в щегольской куртке с цветочком в петлице и ярко-красных гетрах подходит к нам, гремя связкой ключей. Позади него топчется, мучительно стараясь не глядеть на меня, юноша с факелом.
– Ты кто? – нахально спрашиваю дядьку. – Чего вырядился, как на праздник?
– Мейстер Франц, госпожа, – с достоинством отвечает он, слегка поклонившись. – Палач.
– Палач? Серьезно что ли? Это так на самом деле выглядят палачи? Не знала, прости.
Мейстер Франц снимает кандалы. С меня – последней.
А это шанс, понимаю я, разминая руки. Пока не привяжут к столбу, надо действовать. Легко сказать, когда всюду враги!
Осматриваюсь. Плотный строй стражников, судьи, попы, бурмистр – вся компашка собралась на помосте напротив столбов и замерла в ожидании. Стареющий жеманный модник с залысинами уже раскрыл лист с вензелями и печатями с целью торжественно огласить приговор.
Была не была!
– Бей, Настюха! – кричу я и вырубаю палача. Тот валится как подкошенный. Его даже жалко стало, так смачно вышло. Выхватываю факел из рук опешившего помощника, бросаю в ближайшую вязанку. Огонь вспыхивает мгновенно, благо хворост сухой, уж ради зрелища постарались, стервецы.
Стража явно не ожидает такой прыти от какой-то там девки и сначала стоит, хлопая глазами. Этого хватает – я начинаю кидаться в них горящими ветками. Некоторые бросаются врассыпную, один даже роняет алебарду. Поднимаю алебарду и успеваю поставить блок первому пришедшему в себя стражнику. Далее лягаю его в пузо, защищенное кирасой. Ему, конечно, ничего, но толчок вышел знатный – улетел, примяв еще парочку таких же остолопов. Еще одному выбиваю зубы кулаком, шлем бедняги слетает в головы, подхватываю его и впечатываю в морду третьему – тоже удачно, нокаут. Бросаю шлем в толпу, и перехватываю алебарду обеими руками. С таким девайсом еще не приходилось иметь дела, еще не считать «Dark Souls», но ничего, справлюсь.
– Пошли нах, супостаты! – ору я, скорее чтобы подбодрить себя, нежели запугать, но мои истеричные вопли всё же имеют эффект – зеваки отодвигаются от греха подальше, отдавая инициативу страже.
Надо тикать отсюда, лихорадочно думаю, ища пути к отступлению. Неугомонный дедок на помосте что-то верещит, указуя на меня, горемычную, зрители шумят, трясут кулаками, кутерьма. Стражники, подчиняясь визгу командира, спрятавшемуся где-то позади, группируются, напирают, но я кручусь, размахивая алебардой, не давая им подступиться. Боятся, гады! Будете знать, как честных девушек обижать!
Тут объятый пламенем столб падает прямо в толпу. Разве может быть такое? Он же не должен так быстро сгореть? Может, они забыли его вымочить в воде, или что они там с ним делают? Или не установили как следует? Или он трухлявый. Или схалтурили. Да и фиг с ним, к лучшему. Народ паникует, разбегается, толкаясь, вопя и матерясь. Недолго думая, бросаю алебарду и бегу в освободившийся проход. Местные стражники, видно, занимают свою должность только по номиналу. От вида бесноватой ведьмы, к тому же рыжей, лица покрываются потом, кое-кто даже начинает молиться, так что снести трех болванов, так некстати подвернувшихся под руку, не составляет труда.
Всё, свобода маячит впереди. Поднимаю юбки и несусь, сверкая пятками, благо, хоть исподнее в наличии, а то пришлось бы сверкать еще и пятой точкой, что несомненно добавило бы уверенности местным в том, я – настоящая чертовка.
По пути опрокидываю лоток с рыбой, затем еще один, с посудой. Кастрюли громыхают так, что в ушах звенит, преследователи, понукаемые попами, судьями и бурмистром, поскальзываются, спотыкаются, наскакивают друг на друга, куча мала, проклятия, суматоха.
Веселуха!
Мчусь, не разбирая дороги, кто-то бежит за мной, прохожие шарахаются, поминают вслед по матушке, женщины закрываются, вжимаются в стены, старики осуждающе покачивают седыми головами, грозятся. Парочка смельчаков решает пособить страже. Итог – одного двигаю по яйцам, второму достается хук правой. Он лязгает зубами так, что у меня прямо свербит в ушах. Больше желающих остановить меня не находится.
Не знаю сколько я так бегала, только в итоге оказалась не то на ферме, не то у складов. Стопы сена, сараи, коровы в коровнике, загоны со свиньями, кучи навоза, вилы и лопаты.
Тупик.
– Вот же сука, – плюю я. Слышу топот копыт. Оборачиваюсь – рыцарь в затейливо изукрашенной кирасе, в золотистом морионе[1] с тонко вытравленным узором, горделиво спешивается, обнажает меч. Сзади поспевает еще дюжина таких же франтов. Никак, настал черед спецназа? Гадство, натурально! Столько стараний напрасно!
У парня пышные усы и надменный взгляд.
– Вот ты и попалась, ведьма, – с презрением цедит он. – Сейчас ты умрешь, погань. Прирежу, как свинью!
– А как же сожжение? – интересуюсь я, глядя, куда бы улизнуть. Из сарая и построек вокруг выглядывают крестьяне. Шепчутся, перемигиваются. Хотите посмотреть, как толпа вояк бьет женщину? Что ж, ждите, ждите, извращенцы.
– Плевать на сожжение, – отвечает усач. – Казни – зрелище для дураков. Ничего нет лучше доброго меча. Меч – вот что охраняет наш покой. Меч – вот о