Не знаю, сколько это продолжается, но вскоре Петур, или то, что от него остается – груда бесформенной изувеченной плоти – потихоньку затихает, рев переходит в стон, стон – в тихий безэмоциональный свист… еле слышимый шум… писк, тонкий, тончайший…
Тишина.
Всеобъемлющая, оглушающая.
Меня колотит, боюсь открыть глаза.
Скрип двери, шорох шагов.
–Хе-хе-хе… – Опять ненавистный голос Рейшо. Опять он, ублюдок. Набираюсь смелости и приоткрываю глаза. Алхимик стоит в клетке Петура, освещая факелом то, что осталось от парнишки. Лицо безумного ученого искаженно яростью и он цедит… нет, выплевывает из себя еще более странные слова, то и дело поглядывая на меня: – это ты виновата, ты, глухозаборная сука, подсрачная селедка, сбила меня с толку, повлияла на мое вдохновение, гадюка вздорноголовая, обуяна демонами, греховодима ими! Что ты расскорлупилась тут, проблядушка мрачноскрученная? Оттаработала, безднобраздная каракулетистка, мокродрочиво, дрянь-дыра, требуха, козерожка, пустопорожняя ненасытная вульва! Твоя pudendum femininum[2] и так смердит, а скоро станет саднить – уж это я обещаю тебе, горесть безглазого, блядоглазая, лошаднолицая, хрякозадая мерзавка! Плоть стынет в ужасе, ты, наипаскуднейшее судно для мочеиспусканий, бычехвостая королевна, чертова кость в горле пророка Туна во время тошноночной дрисновечери, людоедка, прелюбодейка, дурнопахнущее писающее ничтожество. Слышишь? Ты слышишь, или нет? – Рейшо начинает издавать премерзкие звуки, имитирующие… короче вы догадываетесь, что. – Именно так хлюпает влагалище в особо запущенных случаях! И твое будет хлюпать, в точности как секиль свисающий до самого пола, он будет влачиться, и псы будут ссакать на него! А это? – продолжает он, кривляясь над трупом бедняги Петура. – Это кто? А это, скажу я тебе, блудодей копчёный, в тухлой воде моченный, рукоблуд латаный, штопанный, потасканный, никчемный, потаскун, вертун, кряхтун, дристун, ворочун! – поглумившись над ним всласть, Рейшо снова обращается на меня: – а над твоими никчемными потрохами – слышишь ты, кака? Над твоими никчемными потрохами я стану денно и нощно проводить эктиспиции[3], о сосуд греха, созданный только для того, чтобы всяк ejaculatio seminis inter vas naturale mulieris[4], как говорил в свое время непорочный Брейх, за святость истую прозванный Благочестивым.
Сказавши это, Герхард Рейшо уходит, плюясь, оставив меня, да и Блуда тоже и дичайшем депресняке, отвращении, кошмаре.
Вы когда-нибудь были в аду? Сегодня я в нем побывала.
__________
[1] Гроулинг (англ. growling – рычание) – прием экстремального вокала. Собственно, перевод говорит сам за себя. Гортань резонирует, получается специфический рев. Характерен для тяжелых стилей металлической музыки, таких, как death, thrash, groove.
[2] Pudendum femininum – то же, что и вульва, то есть наружные половые органы у женщин.
[3] Эктиспиции – гадание по потрохам животных.
[4] Ejaculatio seminis inter vas naturale mulieris – извержение семени в природный сосуд женщины.
Глава 22. Взыграет бой
Труп Петура никто не убирает. Начинает пованивать. Выползает старая знакомая крыска, подходит, морщит носик и уползает.
– Что, отравлено мясо? – кисло усмехаюсь я. – Невкусно?
Блуд стоит на коленях, стукается башкой о пол, бормочет. Лоб покрылся багровыми крапинками. Молится? Всё-таки он демон, истязатель. Способен ли такой любить, верить в бога? Вспоминаю редкую вспышку сознания в его омраченных непроходимым безумием мозгах. «Ты была моей звездой, светом во тьме». Что-то подсказывает мне, что Бета была той еще дамочкой. Вполне подходящей такому маниакальному типу.
Итак, Блуд молится. Знает, что за ним должны явиться.
Наверное, и за мной скоро придут. Ну и пусть. Поскорей бы это кончилось.
И тут я словно просыпаюсь. Чего-чего? Как это поскорей, Настюха? А чего это ты раскисла? Нет, так не пойдет. Надо бороться, хотя бы ради Петура. Действовать. Не сдаваться!
Ищу, шарю руками в полутьме. Да где же он? Ага, вот! Тот самый удачно отколовшийся от кувшина осколок. Небольшой, остренький. Куда бы его сунуть? В платье нет карманов, и если бы были, кто его знает, извращенцев тут наверняка полна коробочка. Оголят красотку и плакал мой план мести. Может, в трусиля? Здешнее исподнее не чета стрингам из моей современности. Здешнее исподнее больше походит на шорты. С рюшечками, но тем не менее. Можно даже в футбол погонять. Недолго думая, снимаю бельишко, осматриваю. Пошиты основательно, в два слоя. То самое не застудить, чего мама всегда так боялась. «Одевайся потеплее, тебе еще рожать», «не носи короткую курточку, возьми-ка вот эту, до колен», «о своем здоровье подумай, а не о мальчиках», – вечные претензии.
Такой форм-фактор мне на руку. Осторожно распарываю сверху – получается маленький кармашек. Вкладываю туда мою первобытно-общинную заточку, натягиваю трусиля обратно. Неудобно, и надо бы поосторожней, не дай бог порежу свою pudendum femininum, вот тогда действительно начнет саднить. Придумала! Отрываю от платья кусок и сую туда. Получается прокладка, ради безопасности. Теперь лучше.
Всё, на изготовку. Ждем.
Является Бун. Так и знала, припрется! Чуть не взорвалась, но удержалась. Спокуха, подруженька, спокуха. Послушаем кровопийцу.
– Чего надо? – спрашиваю, приняв самый неприступный вид. – Страданиями моими хочешь насладиться?
Бун стоит, опираясь о трость. Всё в той же маске, в шляпе.
– Зачем ты убила Штайна? – спрашивает он.
– Просто захотелось. Ведь ты же отдал меня на съедение своему Рейшо? Вот и я прикончила твоего ручного садиста.
– Мои действия продиктованы необходимостью, твои – бессмысленны, ибо ты так и так умрешь.
– Меня греет мысль, что перед смертью я смогу прикончить несколько таких ублюдков, как ты. Так и умирать веселей.
– Ничего не скажешь, неукротимая, – скорее констатирует факт Бун.
– Какая есть. Так зачем ты пришел? Чтобы узнать, зачем я убила твоего Штайна? Подвернулся под руку, вот и всё.
– Он был неоценимым помощником. Последний, по-настоящему верный человек. Из-за тебя, Лео, я потерял двух самых толковых и расторопных моих людей.
– А второй кто?
– Баколай.
– Я не виновата в его смерти.
– Понимаю, но если бы вы с Дантеро действовали более тонко, то не натворили бы дел. Хочешь знать, почему ты здесь оказалась? Отвечу: ты слишком дорого обходишься.
– Просвети неразумную, какой такой ущерб я тебе нанесла? Я тренировала твой сброд, украла проклятый камень…
– Что касается сброда, то это действительно, как ты изволила сказать, сброд, что касается камня, то мне на него плевать, каким бы волшебным он ни был. Сброд по-большей части разбежался, не в последнюю очередь из-за тебя, Лео. Ты стала у них очень популярной персоной, да и Чош, подлец, взбунтовался. Увел ребят, поклявшись, как говорят, отомстить мне за тебя.
– Пришла лисичка, махнула хвостиком, шарик и покатился, – улыбаюсь я.
(Чош, симпатяга, обожаю тебя!)
– Это первая, так сказать, трата, – не обратив внимания на мои слова, продолжает Бун. – Я остался один, не считая парочки болванов слуг, да твоего Дантеро, хотя толку от него. Штайну он и в подметки не годится.
– Зато ты завладел могущественным камушком. Что он там может делать?
– Да что камень! – машет рукой вампир. – Уверен, таких еще много в горах. Одним больше, одним меньше. И лучше пусть Рейшо растратит артефакт на свои ненормальные опыты, чем он попадет в руки Турриса, например. Ты слышала, что в Пагорге творится? Нет? Благодаря некоей амброзии – ты случаем не пробовала? повезло же тебе, – а также взрыву в лаборатории, который ты так опрометчиво учинила, в городе вспышка новой «песте магистериум». Только уже в гораздо больших масштабах. Амброзия, плюс вся та алхимическая дрянь, которую Туррис скопил на мансарде, в донжоне и подвалах замка барона, образовала что-то вроде ядовитого тумана. Туман проник во все уголки пышного строения барона Робаша, увы, ныне почившего, ты не знала, нет?
– Догадывалась.
– Теперь знаешь. Почти вся знать превратилась в одержимых кровью монстров. Включая князя. Они носятся по округе, хватают народ и пьют их кровь. Полный хаос. Это вторая трата. Замечаешь, как повышаются ставки?
– Надо же. Опять я виновата. Но зато ты воцарился тут. Блуд в темнице, ты – король. Окопаешься, благо народу здесь немало, будешь держать оборону против орд зомбарей. Разве не так?
– А вот и третья трата. Во-первых, со смертью Штайна Рейшо стал практически неуправляемым, во-вторых, гарнизон оказался на удивление верным Блуду. Даже несмотря на все его сумасбродства, пытки, убийства, бесчинства и так далее. И даже тут ты сумела насолить мне. Был бы жив Штайн, держал бы в узде придурка Рейшо, народ благополучно оставался бы в неведении относительно того, где Блуд и что с ним, так нет же, тебе надо было всё испортить. К сожалению твоя проникновенная речь о заточении Блуда посредством идиотов Тобиаса и Картофки достигла ушей гарнизона и, что еще хуже, каторжан. Гарнизон ропщет, каторжане уже бунтуют. Везде только и разговоров – ведьма с упырем заперли хозяина в темницу, а теперь и нас хотят убить с помощью какого-то чудодейственного камня.
Бун тяжко вздыхает.
– Молодец я, – говорю. – Вот это кавардак устроила! Так вам всем и надо!
– Тебе смешно, а вот мне нет.
– Надо же, тебе невесело. Да ты вообще способен хоть что-то чувствовать?
– Нет. Вампирам чужды эмоции.
– Поэтому ты так легко отдал меня Рейшо?
– И поэтому в том числе. К тому же это была сделка, взаимовыгодная, как нам тогда казалось.
– Можно услышать условия сделки?
– Рейшо получает вожделенный камень, а взамен помогает мне стать полноправным властителем каменоломен. Взамен тяжело заболевшего Блуда. Я давно об этом мечтал, но из-за тебя всё сорвалось.
– Ладно, и что ты будешь делать дальше?
– Это уже не твое дело. Как бы ни были плохи дела, всегда найдется способ исправить положение.