– Кто ты? – кричу вслед.
И кто-то говорит, как заклинание, такой странный голос говорит пришептывая влажно неприятно настойчиво:
И будет знамение: дочь Тьмы войдет в дом,
Впущенная Паихни, что обречена стоять у дверей, –
Той, кто несчастна в своих извечных стремлениях;
Той, кто мечется меж Светом и Тьмой, меж выбором и проклятьем,
Меж игрой и плачем, вымыслом и реальностью.
И каждое слово дочери Тьмы зародит в душе смятение,
Невидимым покровом растворится она в полуденном мире,
Ожидая своего часа.
Ты ты ты ты ты ты…
В маленьких клетках. Лестницы. Углы. Может, я сплю? Люди кроют в углах мысли точки. Клетки сжали их и мгла им помогла. А ведь когда-то были одной дверью, одним единым крючком, петлей на пальто, совком, метлой, метелью за окном. Мы ползли сквозь пургу снег пудрил до дури плоть застревал в осипшем горле. Мы мерзли умирали. Вновь и вновь.
Скоро конец всему. Проснусь, выпью молока. Теплого, с медом. Остудить горло, зашедшееся в крике. До боли.
Всё спокойно.
Всё нормально.
I am still here?
Снег, горы. Тускло светит фонарь, болтается, раздражает. Холод. Дантеро несет меня на руках.
(в избе)
– Что с ней, Урта? – слышу голос Дантеро. Пахнет дымом. Сильно пахнет, щекочет ноздри, першит в горле.
– Злой дух, – слышу незнакомый голос. Говорит так смешно, похоже на Дерсу из фильма Куросавы[3]. – Злой дух. Ваш алхимик варить?
– Да, она проглотила немного. Вместе с кровью.
Да, вот такая я идиотка. Сама себя сгубила.
Шершавые шишковатые руки касаются моего тела. Я опять обнажена? Плевать. Урта втирает в кожу какую-то мазь. Плавно следуют его ладони, повторяя изгибы. Покалывает кожу, к дыму примешивается прелый запах, как шу-пуэр[4]. Втирает до боли. Но мне нравится.
– Плохо, ежели с кровью, – скрипит Урта. – Что в пути она говорить?
– Бредила, причем на разных языках. Ничего не понял. Ты вытащишь ее?
– Посмотрим. От нее зависит. Но я вижу – она сильный. Дух ее крепок, борется. Иначе уже был бы мертвый. Есть шанс. Надо время.
– Она и правда сильная. Она справится. Я верю.
– Ваш алхимик плохой шаман. Плохой зелье варить. Все беды – от них. Всё от них!
– Тот алхимик мертв.
– Может и хорошо. Он много зла делать, много.
– Странный рисунок у нее на плече.
Увидел татуху. Наверняка и другое разглядел, негодник. А впрочем… пусть смотрит. Сейчас-то мне точно не до того.
– Необычный. Не знаю, что это. Зверь прячущийся? Она поймать и внутри хранить? Кутх? Необычный, не видел такого. Что значит? Надо думать. Плохо. Плохой знак.
Да это просто татуха! Вот же дремучие, право слово! Сейчас начнутся интерпретации.
– Ты уходить, пеллев, уходить! Я буду изгонять кутх! Ты только мешать!
Я всё пытаюсь открыть глаза, но мне как будто что-то мешает. Точно я не в своем теле, точно я – бесплотная слепая душа. Но в то же время я всё чувствую, осязаю, слышу. Как? Странно. Нет слов, чтобы описать, что со мной происходит. Может, у меня завязаны глаза? Хочу сказать, но не могу. Язык одеревенел.
– Она как будто что-то хочет сказать, – заметил Дантеро. – Видишь, Урта? Даже руки тянет.
– Я делать заклинание, не должна так. Очень сопротивляться. Сильный. В первый раз такой. Никогда не видеть. Женщина, но такой сильный!
– Данте, – наконец, выдыхаю я из себя и приоткрываю глаза. Я в жилище шамана со всеми присущими аксессуарами – пучки сушеных трав, подвешенных на стене, глиняные сосуды, чадящий очаг, полумрак, примитивное убранство, которое свелось к лежаку в углу, столу с простейшей утварью и широкой лавке, на которой можно и прилечь при случае. Пара сапог и метла у двери. Урта – скуластый морщинистый дед. Якут, самый настоящий. Или кто тут у них обитает? Последний из могикан. Короткая бороденка с яркими сединками, хитрый прищур.
– И в самом деле, – говорит он. – Не сдается, сильный. Она – воин?
– Так она говорила, – подтверждает Дантеро.
– Тогда рисунок не кутх. Это – ворон. Только странный.
– Рисунок больше похож на дракона, – говорит Дантеро.
– Дракона?
– Ну да, зверь из легенд.
– Сказка! Тьфу! Нет, она – ворон. Это хорошо, если воин. Есть шанс.
Дантеро пожимает плечами.
– У нее мало время, – продолжает Урта. – Заклинание скоро отправит ее в сон. Надо лечить. Иди, пеллев, иди!
– Нет! – с огромным усилием, изо всех сил сопротивляясь сну, говорю я. – Данте! – Голос слабеет и красавчику приходится наклоняться ко мне. – Данте…
– Что такое, милая?
– Мое имя не Лео, – едва слышно шепчу я.
– Не Лео? – удивляется он. – А как же?
– Ты поцелуй меня и я скажу…
Дантеро ласково касается моих губ. Так хорошо. Век бы целовалась.
– Меня зовут Настей. Я – Настя на самом деле. Повтори.
– Настя.
– Да. Да. Пусть это будет нашим секретом.
– Спи, Настя. Урта поможет тебе, спи.
__________
[1] «Холмы» – стихотворение Иосифа Бродского (1940 – 1996), написанное в 1962 году. Евгений Евтушенко (1932 – 2017) – советский и российский поэт.
[2] Беда Достопочтенный (672 – 735) – английский бенедиктинский монах, писатель, историк, святой. Отрывки взяты из издания: «Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов» / Пер.: В. В. Эрлихман. СПб.: Алетейя, 2001.
[3] «Дерсу Узала» (1975) – советско-японский фильм Акиро Куросавы, лауреата премии «Оскар».
[4] Шу-пуэр – китайский постферментированный чай ускоренной ферментации с характерным запахом, напоминающий прелую листву. Отличная штука, между прочим.
Глава 25. Для разговоров много тем
Снова этот запах. Дымок, сухие травы, соль, солома, пот, табак – такие ассоциации приходят на ум. Тут же приходит осознание, что я вообще-то проснулась. Или вышла из небытия. Словно вынырнула из глубокого илистого омута, вдохнула, наполнила легкие живительным воздухом. Воздухом, етит меня за ногу! Несмотря на запахи, есть здесь какая-то свежесть что ли… морозец.
Открываю глаза и некоторое время моргаю, тру их, слезятся. Светло, уж очень светло. Проморгавшись, вижу… Сандру.
Моя вроде как служанка расплывается в улыбке, вскакивает.
– Ты очнулась! – верещит она. – Ты пришла в себя! Урта! Урта, Лео очнулась! Урта-а!
Какое-то время непонимающе смотрю на нее.
– Ты здесь какими судьбами? – спрашиваю. Не без труда – в горле пересохло. Хриплю, как после недельного запоя. Наверное и выгляжу соответствующе.
– Ты лежи, я сейчас Урту позову, лежи! – говорит она.
– Вот еще! Належалась уже, спасибо. – И пытаюсь подняться. Откидываю одеяло… ну да, голая. Ладно, полагаю, что за мной ухаживала Сандра, и то радует. Присматривала. Кормила, поила. Судно выносила, эмм… подмывала? Боже… Аж стыдно стало. Хотя, чего тут стыдиться? Ну да, глотнула отравы, но учитывая, через что я прошла, маленький промах ничего не решает. Хорошо, что жива осталась. Вот не зря в народе говорится – держи рот на замке. А то не только муха залетит. Но и кое-что похуже.
Приходит, ковыляя, якут… то есть, простите, Урта. Натянула одеялко, гляжу на него с интересом. Он бесцеремонно разглядывает мои зрачки, растягивая веки заскорузлыми обветренными пальцами, просит показать язык, ощупывает зачем-то голову, удовлетворительно прищелкивает языком.
– Да, – говорит он. – Хорошо. Очень хорошо.
– Доктор, я могу встать? – спрашиваю я. – Или постельный режим еще продолжается?
– Не доктор, Урта! Я – Урта!
– Да знаю я, знаю.
– Пусть подниматься, – говорит он Сандре. – Но будь рядом. Поддерживай. Поняла? Еще очень слабый.
– Да, да, конечно, – суетится Сандра.
Урта, также пошатываясь, уходит. Странный старичок. Харизматичный.
– Дай одеться во что-нибудь, – прошу.
– Сейчас, – мечется по халупе Сандра. – Я сейчас…
– Да не суетись ты так. Лучше скажи, как ты тут оказалась?
– Пришла с Чошем и его ребятами, – рыская по углам, разбирая какие-то тряпки, оглядывая их критически, отбрасывая в сторону, отвечает она. – Они привели меня сюда.
– Чош тоже здесь?
– Да.
– А кто еще?
– Пегий, Куль, Дастур, Дантеро.
– О! И Пегий тоже? Выбрался-таки!
– Да. Неприятный тип. Постоянно лезет ко мне. Мерзости всякие говорит.
Не выдерживаю и смеюсь.
– Да, – говорю я. – Пегий в своем репертуаре.
– Да ну его. И ещё Лис тут. Тоже с нами пришел.
– Да ну? И рифмоплет?
– Ага и стишки сочиняет о несчастной любви. Пытается во всяком случае.
– Надо же. Понимаю его, после Блудова узилища и не так затоскуешь. Слушай, Сандра! Скажи, сколько я тут валяюсь?
Сандра выпрямляется, смахивает со лба прядь волос.
– Я здесь уже дней семь. Урта говорил, что откачивал тебя еще дней пять или шесть.
– Ба! Почти две недели?
– Да, две недели.
– И что, я все время была в отключке? Ну спала, – поправлюсь я, заметив непонимание.
– Всегда спала, – отвечает она. – Иногда кричала. Металась, как в горячке.
Сандра продолжает рыться в белье.
– Сандра, дай во что-нибудь одеться, – не выдерживаю я. – Все равно во что, не стоит так стараться.
Сказав это, пытаюсь подняться, однако ноги не слушаются, и я падаю. Хорошо хоть на кровать. М-да, немудрено так ослабеть за столько-то времени.
В конце концов, я кое-как натягиваю какие-то шмотки, не самые презентабельные (хорошо хоть выстиранные Сандрой), набрасываю на себя овчинный тулупчик – на улице прохладно – и опираясь о Сандру, выхожу на улицу.
Ничего не скажешь, приют мы нашли в весьма живописном местечке – в уединенном ущельице. Вокруг горы, поросшие в основном хвойными породами деревьев, со склонов текут ручейки. На вершинах некоторых пик красуются снежные шапки.
Уртово убежище стоит на трёх ручьях. Дом, сарай, лобное место, – простой пятачок с углублением, где разжигали огонь и бревна с пеньками вокруг, – плюс парочка примитивных шалашиков, на постройку которых пошли шкуры животных, старые тряпки и ветки. Там, видать, обитали мужики. А еще частокол, возведенный, видимо, совсем недавно. Тропинка, петляя, убегает вниз в плотную темную чащу.