– И не говори!
Вот и нашли общий язык. Все мы, бабы, одинаковы.
– Вот, примерь-ка это! – на кушетку ложатся шмотки. Посмотрим, посмотрим.
Итак, новый прикид определенно подходит больше. С поправкой, что я превратилась в самую настоящую бой-бабу. Не без налета сексуальности, отмечаю я, вертясь перед зеркалом. Шляпу, рубашку и штиблеты оставляю. Штаны черные, кожаные, в обтяжечку, и нечто вроде камзола, такого густого бордового цвета с отложным воротником. Камзольчик лег по фигуре идеально. Довершают наряд рапира (я про нее не забыла!), стилет в ножнах под мышкой и заветное страусиное перо на шляпу.
Офигенно.
– Вот только волосы надо состричь, – замечает Лизэ.
– Эх, надо, – соглашаюсь я, скрепя сердце.
– Слишком заметны твои буйные локоны, надеюсь, ты понимаешь, Лео?
– Только не слишком коротко, а то обкорнаешь…
– Не волнуйся, красоту сохранишь, – щелкает ножницами Лизэ. – Ты бесподобна, как ни крути.
– Так-так, я в вашу когорту не войду, даже не надейся.
– А была бы настоящей изюминкой…
– Проехали!
– Молчу, молчу…
Всё, кудряшки мои падают. Ладно, буду ходить пацанкой, что поделаешь. Хотя и так ничего – вместо волос до мягкого места получила каре. Вполне.
– Теперь можно и поужинать, – говорит Лизэ, любуясь проделанной работой.
– Это от нее? – спрашиваю, указывая на камзол.
– Да, Лео. Это Беты. Не волнуйся, она так и не одела этот костюм. Хоть и хотела.
– Кем она была?
Лизэ какое-то время мнется, но потом отвечает:
– Не воительницей. К сожалению. Но поспешим. Ужин ждет.
Стол, где нам предстояло отужинать, находится на бельэтаже, в углу, скрытый от лишних глаз расписными ширмами с интимными картинками в стиле классицизма. На бельэтаж, как и полагается, ведет парадная лестница. Внизу веселятся посетители, пьют горячительные напитки, тискают старательно хохочущих полуголых девиц.
Лис, или Георг, если хотите, уже принялся за еду.
– О милые дамы! – вытерев рот салфеткой и вскакивая, восклицает он. – А я уже заждался!
– И поэтому к красному приложился? – парирует Лизэ, присаживаясь на предложенный Лисом стул.
– Позволь, красавица, и тебе… – мечется услужливый менестрель, но я опережаю его:
– Я сама, успокойся.
Георг застывает на полусогнутых.
– Ну, – мямлит он. – О чем ты, дорогуша?
– Я говорю, уже успел приложиться к красному? – хмурится Лизэ.
– Это я так, – оправдывается Лис, возвращаясь на место. – Чтобы горло промочить. Итак, милые дамы, позвольте тост!
– Опять за свое! – закатывает глаза Лизэ.
– И как всегда, – не обращая внимания на жену, продолжает менестрель, – начну с нетленных строчек великого Бернуа Ле Шантрика из Адортура:
Коль не от сердца песнь идет,
Она не стоит ни гроша,
А сердце песни не споет,
Любви не зная совершенной.
Мои кансоны вдохновенны –
Любовью у меня горят
И сердце, и уста, и взгляд.
Готов ручаться наперед:
Не буду, пыл свой заглуша,
Забыв, куда мечта зовет,
Стремиться лишь к награде бренной!
Любви взыскую неизменной,
Любовь страданья укрепят,
Я им, как наслажденью, рад[3].
– Не слушай его, милочка, – кривится Лизэ, – он так и будет пустословить и налегать на вино.
– Я уже слышала его вирши, – усмехаюсь я, разглядывая варево на моей тарелке. – Там, на рынке. Что-то не очень.
– Там, на рынке, – с оскорбленным видом отвечает Лис, – был экспромт. Признаю, очень сырой, но я обязательно доделаю эту балладу, обязательно!
– Что это такое? – спрашиваю я, принюхиваясь к бурой жиже в глубокой тарелке.
– Фасоль, тушеная с кусочками телятины с острым пряным соусом, – отвечает Лис. – Попробуй, очень вкусно.
– А есть что-нибудь… попроще? – стараясь не выдать отвращение, отодвигаю тушеную фасоль. Терпеть не могу фасоль в любом виде. В виде исторической реконструкции тем более. Поправочка – не реконструкции, а пищи authentique, но уж точно не gourmande. Скорее merdique[4].
– Все, что на столе, милочка. Вот жаренные ягнячьи ребрышки со специями, булочки, яйца с петрушкой и мятой, вино. Признаться, я и сама стараюсь не злоупотреблять бобовыми. Ну, ты понимаешь. Хи-хи-хи…
Понимаю, понимаю. Папа называл фасоль, горох, чечевицу дробью. Обожрется вот такого рагу и давай… «Внимание, сейчас будет выстрел дробью! Прячься, кто может!» А если выскакивал партизан, он рыгал и говорил, качая головой: «Вхолостую, сука!»
Фу, блин…
А вот ребрышки пришлись по вкусу. Остренькие. С булочкой и стаканчиком вина очень даже ничего. Вино, кстати, отдавало рыгаловом, но под закусон ничего. Бабка эту червивку оценила бы по-достоинству. Кирнула бы пару стаканчиков, затянулась сигареткой, и давай в сотый раз вспоминать поросшее былью прошлое. «А вот, бывало, Настюша, мы с Элен…»
– Ты хотела поговорить, – возвращает меня в реальность Лис.
– Да так, – пожимаю я плечами. – Просто хотела узнать поподробней о вашем крае. Как ваше королевство зовется?
– Не королевство, милочка, а княжество, – важно отвечает Лизэ. – Правит нами Эгельберт из славного рода Вильгельмитов.
– Долгие года его светлости! – поднимает бокал Лис и незамедлительно опрокидывает внутрь.
– Ой, да что ты говоришь! – язвит Лизэ. – «Долгие года»! Да с таким образом жизни, какой ведет этот сладострастник и пустозвон, о долгих годах можно забыть!
– Но…
– Да замолчи ты! – затыкает его Лизэ и поворачивается ко мне. – Мы в Пагорге, милочка.
– Это же город?
– И княжество тоже.
– Вообще-то, – встревает Лис, – по закону, мы как бы королевство. Состоим в унии с Вууденрохом. Но королю Кортуку нет до нас дела, так что мы сами по себе.
– Как и Эгельберту, – замечает Лизэ.
– Тогда у кого реальная власть?
Лис призадумывается.
– Сложный вопрос, ласточ… прости, дорогуша, прости! Можно твою ручку? – Лизэ милостиво протягивает ему руку и Лис целует ее. – Так о чем это я?
– О сложном вопросе, – говорю.
– Ах, да! Так вот, дело в том, что здесь, в Пагорге, власть – реальная власть, как ты изволила спросить, – поделена между несколькими влиятельными семьями. Это, безусловно, семья благородного Робаша Дагоберта Пратац-Койтургского, не менее достойная семья Теоду ван Пеит-Панноты, семья… вернее, не семья а…
– Шайка, – вставляет Лизэ с презрением.
– Ну зачем ты так…
– А что такого-то?
– Это вы о Блуде? – спрашиваю я.
Лис замирает, дрожащей рукой наливает себе бокал вина, выпивает и отвечает:
– Да, Лео, я о Блуде.
– Опасный человек?
– Очень.
– А Хорац кто такой?
Реакция уже другая. Скорее задумчивая.
– Хорац Черный? Это разбойник, прячущийся в глухих лесах. Тоже пренеприятный тип.
Вот оно что! Интересненько…
– Головорез, каких поискать! – соглашается Лизэ. – Не к столу будет упомянуто его имя.
– А церковники, что так любят сжигать ведьм? – спрашиваю я. – Они тут как? Играют роль?
– Это дигник Утт, – отвечает Лис. – Как он встал во главе нашей церкви, так пошло-поехало.
– Не только поэтому, – говорит Лизэ, меча в Лиса молнии.
– Да, милая моя супружница, – тушуется Лис, – не только потому.
Что-то всё темнит эта сладкая парочка.
– А всякие прощелыги, – продолжаю расспросы, – что шныряют по рынку, они под кем?
– Под кем? – не понимает Лис. – Под кем, под кем… А, ты имеешь в виду Буна, наверное. Ну да, это такой местный… как бы…
– Да что ты все время юлишь! – ворчит Лизэ. – Говори прямо – здешний вор и душегуб. Зато с выдумкой. Ты только послушай, Лео, как он называет свою шайку: «артель Буна»!
– Как-то все сложно у вас.
– Это всё из-за…
Но Лису не удается договорить, так как внизу поднимается шум. Слышится шум опрокидываемой мебели, ругательства, смех, женский визг, тоненький плач, как будто ребенка. И громогласный нечленораздельный рык.
Лизэ в сердцах срывает с себя салфетку и швыряет об стол.
– Помяни безглазого – так он тут как тут! – плюется она. – Вот, здравствуйте! – Чош Дурной собственной персоной! Мало нам было его предыдущего визита.
– Ты же сказала, что уладила с Буном все недоразумения? – съежившись, спрашивает Лис.
– С ними уладишь, ага! – говорит, поднимаясь, Лизэ. – Проходимцы! Обещал охрану и вот на тебе! Ладно, попробую утихомирить его.
Она уходит, Лис остается на месте.
– Значит, – спрашиваю я, обгладывая ребрышко, – ваше заведение отсыпает долю этому самому Буну?
– Да, – подтверждает менестрель. – И девочек поставляет.
– Невинных в том числе?
– Откуда ты знаешь? – таращится Лис.
– Догадалась, – отвечаю, и добавляю чуть тише, узнавая в плачущем ребенке голосок Сандры: – …и повел девицу в укромное место, дабы сорвать цветок невинности.
– Чего ты говоришь, Лео?
– Ничего. Пойду, посмотрю, что там.
– Интересные поэтические строчки. Это откуда?
– Не помню.
__________
[1] Gourmande et authentique (фр.) – изысканный и аутентичный.
[2] Мидланд – вымышленная страна из манги «Берсерк».
[3] Стихи средневекового французского трубадура Бернарда де Ветадорна в переводе В. Дынник. Взято из книги «Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов», изд. Худ. Лит. 1974.
[4] Merdique (фр.) – дерьмовый.
Глава 6. Не забудь плетку!
Посреди зала стоит здоровенный лысый качок, с живописно иссеченным шрамами голым торсом. Он держит за волосы бедняжку Сандру и вопрошает, булькая и обрызгивая слюной собственную мочалистую бороду:
– Что это такое, мать? Что это такое, я спрашиваю?
– Чош, прошу тебя… – говорит Лизэ, но Чош не успокаивается:
– Почему, спрашиваю я тебя, эта пигалица не может удовлетворить меня? Она так и сказала – эта мелкая дрянь так, сука, и сказала мне: я, дескать, не для тебя!
– Да потому что она и правда не для тебя! – выходит из себя Лизэ.