Время сосредоточивается, концентрируется в мешках с сахаром, которые как бы становятся мерой секунд и минут.
Чем больше устает Ванюшка, тем длиннее кажется путь от кузова до берега, тем бездумнее работает он. В бездумии — облегчение, так как для мыслей нужна энергия, которую он бережет. Мыслей нет, а вместо них в голове гвоздем сидит твердая убежденность в том, что сахар нужно спасти. Перед этим затушевывается все, даже боль, даже страх за машину, которую по-прежнему засасывает река. Машина ему в этот миг представляется менее обиженной, жалкой, чем мешки с сахаром. Автомобиль, он все-таки живой, он все-таки оживет.
Ванюшка как-то вдруг обнаруживает, что мешки кончились. Это открытие неожиданно, но большой радости не приносит: слишком он устал, слишком ноют ноги и руки для того, чтобы радоваться. Он бегло оглядывает кучу мешков на берегу и, выпрямившись, вскидывает голову. Подобие улыбки появляется на черном потном лице Ванюшки.
— Ого! — восклицает он и морщит нос.
Он стоит, выпрямившись, закинув голову. Поза у него гордая, взгляд — углубленно задумчивый, точно Ванюшка вглядывается внутрь самого себя. Кажется, он открыл что-то удивительное, нашел негаданно-радостное.
— Ого! — кричит Ванюшка.
Проходит усталость, спина перестает ныть, словно ее погладили теплым.
— А ты ничего… ты молодец, Ванюшка! — говорит он сам себе, — Ты, в общем-то, ничего!
Ванюшка доволен собой, так как он только теперь обнаружил, что перетаскивал мешки с сахаром на левый берег Блудной. Значит, он никогда не терял уверенности в победе над рекой, не допускал мысли, что может вернуться назад.
Гордость за самого себя испытывает Ванюшка. «Вот ты какой!» — впервые в жизни думает он о себе, как о постороннем. Повеселевший, за несколько секунд отдохнувший, Ванюшка, как на штурм осажденного города, бросается на большой квадратный камень, подталкивает его под задний мост, ставит домкрат, набирает воздух в легкие, но останавливается…
— Погоди, товарищ машина, — широко открыв глаза, говорит Ванюшка. — Ты стала легче? А может быть, теперь охотнее пойдешь вверх?.. Не отвечаешь! Хорошо же!
Нырнув, качает домкрат — легко, споро. Как послушная лошадь ногу, автомобиль поднимает левое колесо. Докачавшись до звона в ушах, Ванюшка тяжело облокачивается на кузов.
— Ду-рак! Про-сто-филя! — меж прерывистыми вздохами говорит он. — Нужно было сразу облегчить машину!
— Дурак! — зло ругает себя Ванюшка, забывая о том, что вынести мешки с сахаром, справиться с такой работой, какую на складе выполняют два здоровенных грузчика, ему помогла боязнь за груз, тревожная мысль о том, что сахар погибнет.
— Вот так-то, товарищ машина! — обращается он к автомобилю и в этот момент думает о том, что он теперь знает, как поступать с машиной, когда она утопает в реке с тяжелым грузом. Теперь знает, а раньше, полчаса назад, не знал. Мысль о том, что знания приходят с годами, приобретаются так же тяжело, как сегодня в Блудной, поражает Ванюшку. «Ой-ой!» — шепчет он, сидя по горло в воде; в этот миг жизнь представляется непрерывной цепью узнавания неизвестного. В неоглядном, громадном пространстве его будущей жизни Ванюшка видит тысячи Блудных, тяжелых квадратных камней, миллионы ссадин и ран на руках и ногах, бессонные ночи, ломающую тело усталость. Впервые за свои девятнадцать лет он думает о жизни не как о голубом, солнечном течении дней, а как о днях труда, ошибок, открывания в себе неизвестного.
Не знал, не умел!.. «Сколько же этого во мне!» — тоскливо думает Ванюшка, щупая пальцем лоб таким движением, каким слепой человек ощупывает незнакомый предмет. Что есть под твердой лобовой костью? Учебники семи классов, курсы шоферов, от силы сотня книг да шесть-семь лет жизни, когда он стал осмысленно относиться к окружающему. И все! Ужасно мало в его, Ванюшкином, лбу… Он многого не знает. Пугающая бездна незнания открывается черным провалом, в котором редко-редко блестят искорки, — это то, что он знает.
Ванюшке вдруг представляется, что он словно со стороны смотрит на самого себя — молодого, неопытного, знающего так мало, что знание кажется ничтожной пылинкой.
— Ох как трудно! — с болью произносит Ванюшка.
Он разжимает пальцы, подносит руку к глазам. На ладони песок. Из чего состоит он, почему так крепок? Ничего не знает о песке… Подняв голову, видит раннюю большую звезду. Почему она появляется раньше всех, почему свет ее ласков и мягок?.. Как запустили люди спутник Земли, что значит орбита наклонена к плоскости эклиптики, или нет, не к эклиптике, а… К чему она наклонена? Господи боже мой, что это значит — эклиптика?
— Трудно, трудно! — тоскует Ванюшка.
Время опять то останавливается, то летит с небывалой скоростью — нет у него меры, кроме качков домкрата. Подняв одно колесо, Ванюшка снова идет на гору за большим камнем, скатывает вниз, домкратит левое колесо. Он торопится, горит от спешки и нетерпения. Совершенно случайно Ванюшка замечает, что на небе нет солнца. Вечереет, прозрачная дымка стелется в низинах. Не меньше пяти часов возится он с машиной. Уже пришла с работы Анка, оканчивается семичасовой сеанс в поселковом клубе.
Встав задними колесами на два больших плоских камня, машина не проваливается в песок. Теперь на гору Ванюшка поднимается медленно, передыхая. Сразу наваливается вся боль, которой раньше он не чувствовал, — в ногах, в пальцах, в пояснице; горит кровоточащая ссадина на плече, огромный кровоподтек на колене.
Острым краешком выплывает из-за кедрачей прозрачный месяц, пыльным светом рассасывается по сопкам и распадку. Блудная похожа на поток струящегося олова. Сопки кажутся выросшими, громадными, а лощинка меж ними узкой, уменьшившейся.
Полчаса Ванюшка тратит на то, чтобы прикатить еще два камня, полчаса — на то, чтобы поднять на них передние колеса, и только тогда облегченно вздыхает: автомобиль стоит на твердом. Ванюшка не торопится заводить мотор — обходит машину, притрагивается пальцами к мокрому дереву и металлу, словно хочет убедиться, что и металл и дерево на месте. Потом тяжело, устало садится в кабину, закрыв глаза, отдыхает. Голову он кладет на гладкую баранку.
Ванюшка набирается сил перед тем, как рвануть машину вперед. Автомобилю предстоит трудное испытание — поставленный на ограничитель, он должен сделать такой рывок, чтобы, опершись о четыре точки на камнях, махом выбраться из ямы. Несколько секунд будет длиться это, но все силы машины Ванюшка бросит на последний рывок.
Наконец Ванюшка стряхивает оцепенение. На широких скулах застывают желваки, глаза суживаются, кирпичный румянец стекает со щек. Жестким становится взгляд Ванюшки.
— Для тебя же, товарищ машина! — как бы оправдываясь, говорит он и надавливает ногой на стартер.
Машина заводится легко, охотно, словно давно уже истосковалась по работе, соскучилась по Ванюшкиным рукам и ногам. Услышав голос ожившей машины, Ванюшка суровеет, сильнее стискивает зубы. «Ты бы не так пела, машина, коли бы знала, что предстоит!» — думает он. Ванюшка напружинивается, чтобы стремительно сделать три слитных движения — выжать сцепление, переключить рычаг скорости и дать самый полный газ. От этого машина должна вздрогнуть, как от удара, взревев бешеным голосом, рвануться на простор дороги.
— Ну, давай! — говорит Ванюшка и почему-то вспоминает любимую песню отца: «Прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас прокати…»
— Кулаки на тебя разобижены, — в полную силу поет он и неуловимо быстро перекидывает рычаги, жмет на газ.
Диким зверем воет машина. Что-то гремит, скрежещет металл, колеса разбрасывают воду, песок, камни. Просвечивающий в сероватом свете луны поднимается каскад брызг.
Проходит секунда, вторая, третья, сперва кажется, что машина неподвижна, но потом она резко дергается, делает рывок вперед.
— Давай! — кричит Ванюшка, раскачиваясь, чтобы движением своего тела помочь автомобилю. — Давай! Ну, давай!
Тишина наступает внезапно — кажется, что в машине обрывается, рвется с треском звонкий металл. Тишина ударяет Ванюшку мягким, но сильным кулаком.
Сорвавшись с камней, машина опустилась в ту же яму.
Ванюшка приходит в себя оттого, что кровоточащими пальцами вцепился в холодный вороток — железный прут, которым он качает домкрат. Как попал он в руки, когда, Ванюшка не знает. Вывалившись из машины в воду, он в исступлении машет воротком, кричит машине, реке, сопкам:
— Что вы делаете? Что делаете?
Гнев охватывает его. Все, значит, напрасно: камни, мешки, опасный для машины рывок, напряжение нервов. Ванюшка широко замахивается и, ослепленный ненавистью, наотмашь ударяет воротком по кузову. Дерево жалобно хрустит.
— Получай! — кричит Ванюшка.
И наступает отрезвление — рваная полоска на кузове притягивает, манит к себе Ванюшку; перекосив лицо, он смотрит на нее, борясь с течением, вплотную подходит к кузову, как незрячий ощупывает ямку и вдруг, дергаясь всем телом, беззвучно плачет.
В его плаче — беспомощность перед Блудной, боль в теле, усталость перенапряженных нервов, жалость к машине, к себе, к мешкам сахара, сиротливо белеющим на берегу, к Анке, не спящей в темной комнате общежития, жалость к тому, что он один под темным небом с равнодушными звездами.
Он плачет потому, что начальник автоколонны Спиридонов утром кричал: «Сдай машину!»; плачет оттого, что ему снова придется подниматься на колючую сопку, снова таскать камни, и теперь уже не четыре, а десять раз по четыре, чтобы вымостить дорогу до самого берега.
Багровое солнце поднимается над кедрачами, неярко освещает сопки, реку. Покачиваясь, медленно переступая подламывающимися ногами, Ванюшка идет по берегу, держа в руках камень. Когда лучи скользят по лицу, Ванюшка зажмуривается — в глазах вращаются разноцветные, расплывающиеся круги.
Скоро сутки, как Ванюшка ничего не ел. У него не хватает сил положить камень в воду, он бросает его.
Ванюшка испытывает горькое чувство недовольства собой, хочется наотмашь ударить себя.