– Что заберет?
– То, что ему причитается.
– Какая ужасная легенда, – рассмеялась Констанция. – Интересно, а подозревал ли мсье Дюфур о том, что происходит?
– Он все прекрасно знал. Сейчас ты об этом узнаешь.
– Так значит, дети, по сути, отваживали злого Дюфура, оставляя ему свои зубы?
– Совершенно верно. Осознание того, что жуткий Зубной фей не навестит тебя посередь ночи, с лихвой перевешивало ценность десятицентовика или четвертака, ну или того, что можно было получить, положив зуб под подушку, – Пендергаст снова замолчал, предаваясь воспоминаниям. – В то время, когда произошла эта история, мне недавно исполнилось девять. Естественно, я считал сказку о Зубной фее – Дюфуре или ком-либо другом – сущей ерундой. На веривших в нее я смотрел свысока, даже с презрением. Все случилось в конце августа, на излете долгого и жаркого лета. Моя мать лежала в больнице с малярией, а отец уехал в Чарльстон по делам. Наш дальний дядя, потомок Эразма Пендергаста, приехал в наш дом на улицу Дофин присмотреть за нами. Его звали Эверетт Джадмент Пендергаст, дядя Эверетт. Он был любителем бренди с содовой и проводил все время за книгами. В общем, мы были предоставлены собственным занятиям. Как ты можешь себе представить, нас это вполне устраивало.
Пендергаст устроился поудобнее и забросил ногу на ногу.
– Моему брату Диогену только что исполнилось шесть. Этот случай произошел еще до того, как различного рода, скажем так, ненормальные интересы овладели им. Диоген был впечатлительным ребенком и, возможно, на свою беду, не по годам развитым. Каким-то образом он забрался в запертую прадедушкину библиотеку и прочитал множество старинных книг, которые ему не стоило читать. Книги по демонологии, колдовству, Инквизиции, девиантным практикам всех мыслимых видов, алхимии… Я считаю, что они оказали пагубное влияние на его дальнейшую жизнь. Еще он имел привычку тихо и осторожно подслушивать разговоры домашней прислуги. Даже в шесть лет Диоген был скрытным и хитрым мальчиком.
– Вечером, о котором идет речь – двадцать пятого августа – я увидел, как Диоген подозрительным образом крутится возле задней двери, что-то сжимая в кулаке. Я спросил, что он делает. Диоген отказался отвечать, и тогда я схватил его за руку и попытался разжать кулак. Мы подрались. Диогену было всего шесть, и я одолел его. В кулаке оказался перепачканный молочный зуб с запекшейся на нем кровью, очевидно, недавно выпавший. Я заставил брата рассказать о случившемся. Зуб выпал два дня назад, и Диоген ждал наступления полнолуния. Той ночью он собирался взять зуб, пробраться на улицу Монтегю и положить его в медный сосуд на крыльце Старика Дюфура. Он боялся, что если не отдаст зуб, то ночью тот придет за ним. Потому что Старик Дюфур должен получить свое.
Пендергаст сделал паузу. Серьезное, даже болезненное выражение появилось на его бледном лице.
– Я был ужасным старшим братом. Я насмехался над его страхом, презирал его. Я считал, что если кто-то хочет верить в Зубную фею, то, по крайней мере, должен верить в привычную сказку, а не в какую-то нелепую байку об убогом старике из соседнего квартала, о котором шушукается прислуга. Меня злило, что мой родной брат, Пендергаст, падет жертвой столь идиотского поверья. Я собирался не допустить этого.
И я повздорил с ним. Сказал, что он не понесет зуб к дому Дюфура, а вместо этого сделает то, что делают нормальные дети его возраста – оставит зуб под подушкой, даже если мне придется заставить его сделать это. Я с пренебрежением отнесся к поверью, высмеял его и заявил, что мой брат не должен верить в такую чушь.
Но пока я с жаром предавался препирательствам, упрямец Диоген выхватил зуб. Мы снова сцепились, но на этот раз он вырвался и выбежал через заднюю дверь в ночную темноту.
Я бросился следом, но не мог найти его – Диоген уже тогда удивительным образом умел прятаться. Я бродил по окрестностям, злясь все больше и больше. В конце концов, так как мне не удалось обнаружить, где он, я поступил следующим образом – пошел на улицу Монтегю к особняку Дюфура, спрятался среди зарослей полузасохших карликовых пальм, что росли в заброшенном палисаднике перед крыльцом, и принялся ждать брата.
Помню, та ночь была тревожной. Пока я ждал, поднялся ветер, и издалека послышались слабые раскаты грома. Тусклый огонек горел только в одном месте особняка – наверху, в эркерном окне с выбитыми стеклами, которое не отбрасывало света. Часть ближайших фонарей была разбита. Полная луна освещала противоположную сторону дома, оставляя крыльцо в кромешной тьме. Не было ни единого шанса на то, что Диоген обнаружит мое присутствие. Там я его и поджидал. Старый дом Дюфура как будто тоже ждал его. Текли минуты и я, притаившийся в тени этого ветшающего здания, несмотря на насмешки относительно глупости брата, тем не менее, почувствовал отчетливую тревогу. Ощущение непосредственной близости чего-то, сконцентрировавшегося вокруг особняка подобно отвратительным миазмам. Плюс ко всему, жара и влажность в зарослях увядающих пальм были невыносимы, а вонь, похоже, исходила из дома: гнилостный запах напомнил мне о дохлой кошке, которую я нашел в темном углу нашего сада несколькими месяцами ранее.
Наконец, в половине одиннадцатого появился Диоген. Озираясь по сторонам, он крадучись тихо вышел из тени дальней части дома – пришел положить свой зуб. Я видел в темноте его бледное, испуганное лицо. Затем Диоген в упор взглянул на пальмовые заросли, среди которых скрывался я. На секунду я испугался, что мое присутствие обнаружено. Но нет: Диоген подкрался к старому особняку, снова осмотрелся, и с превеликой осторожностью медленно взошел по лестнице и бросил зуб в старую плевательницу, стоящую на самом верху. До меня донесся слабый перестук – это зуб катался внутри маленького медного сосуда. Затем Диоген развернулся, спустился с крыльца и пошел по улице. Я едва слышал звук его шажков. Брат ушел, и почти сразу же наступила тишина. Вспоминая сейчас те события, я не перестаю удивляться, как такой малыш мог передвигаться со столь нарочитой бесшумностью. В дальнейшей жизни он станет безгранично совершенствовать эту способность.
Я ждал – десять минут, пятнадцать. Честно признаться, мне было довольно боязно подниматься по той лестнице. Еще я опасался, что Диоген, будучи от природы подозрительным существом, мог сделать круг, вернуться и спрятаться неподалеку, чтобы посмотреть, нет ли меня поблизости. Но вокруг было тихо, как в могиле. И в конце концов я набрался храбрости, покинул укрытие и начал пробираться сквозь пальмы к ступенькам крыльца. Я хорошо помню шелест их сухих листьев и гнилостный запах разложения, что я почувствовал, приближаясь к дому. По ступенькам я поднимался почти ползком.
На крыльце стояла тумба: на ней, некогда искусно вырезанной из дерева, лежала печать разрушения. Краска почти облезла, а древесина растрескалась под действием непогоды. На вершине тумбы имелось темное круглое отверстие, из которого выступал носик медного сосуда. Затаив дыхание, я просунул руку в горлышко, принялся шарить внутри и, коснувшись дна, схватил зуб и вытащил его. С удивлением я обнаружил, что в плевательнице не было других зубов – зуб моего брата был единственным. Положив на ладонь и разглядывая при тусклом свете маленький белый первый резец с тусклой темно-красной полоской у корня, я сразу понял, что зуб действительно принадлежал Диогену. Я вдруг подумал, что Дюфур и правда может знать о собственной "репутации", и что он постоянно забирает зубы, которые дети кладут в плевательницу. Но потом я отогнал эту мысль, сочтя ее игрой воображения. Несомненно, горничная или кто-то другой из этого дома недавно вынесли сосуд – это было очевидным объяснением. На миг мой взгляд замер на старом особняке. Тишина и спокойствие. В мерцающем свете верхнего окна не было ни души.
Я бросился бежать по дорожке, промчался по улице Монтегю и в раздумьях остановился на углу Бургунди.
Пендергаст замолчал, и выражение то ли смятения, то ли осознания собственной вины промелькнуло по его лицу.
– Как я уже сказал, пока Диоген спал, я собирался положить зуб под его подушку, а потом сказать дяде, чтобы тот оставил вместо зуба монетку. Но я все еще был зол на брата. Я боялся, что Диоген проснется, когда я буду прятать зуб, или что он может как-то иначе узнать об обмане. Тогда он наверняка вытащит зуб из-под подушки, отнесет его обратно к крыльцу старика, и тем самым сорвет затею преподать ему урок. Все эти мысли вызвали очередной всплеск раздражения. Как брат может верить в такую чушь? И почему я трачу на нее время, часами сидя скорчившись в темноте? Я хотел показать ему, каким он был дураком. И в приступе глупой раздражительности выбросил зуб в водосток на углу Монтегю и Бургунди.
И стоило лишь выбросить зуб, как краем глаза я поймал короткую вспышку в разбитом эркерном окне наверху особняка. Словно свет фонаря преломился в осколках стекла. Еще я заметил или думал, что заметил, движение: какая-то тень промелькнула вдали. Я присмотрелся, но так больше ничего и не увидел. Ни тени, ни движения, только тусклый свет. Показалось, и только. Никто не видел ни меня, ни как я забрал зуб, ни как выбросил его. Я дал волю воображению.
И я со всех ног поспешил домой. Когда я вернулся, Диоген не спал, дожидаясь меня. Его детское личико выражало настороженность и недоверие. Торжествуя, я рассказал о том, что сделал и почему, и снова отчитал его за глупые и ребяческие суеверия. Сказал, будто надеюсь, что это послужит ему уроком. Я вел себя отвратительнейшим образом, и даже сейчас мне стыдно думать о своем тогдашнем поведении. Вина за трагическую ситуацию, в которой оказался Диоген, частично должна быть возложена на мои плечи.
Выдержав длительную паузу, Пендергаст продолжил рассказ:
– С ним случилась такая истерика, какой я никогда не видел прежде. "Старик Дюфур придет!" – в ужасе закричал Диоген, и слезы брызнули из глаз. – "Ты украл его зуб, и теперь он придет… за мной!"