— И такое часто бывает?
Он сказал, что такое происходит в среднем где-то раз в две недели. Слова. Он слышал подобие голоска, говорящего слово, и затем, возможно, ещё одно, и пока он пытался описать звук, его ступни вытягивались, а руки, чтобы продемонстрировать, складывались ракушкой у паха.
— Словечки.
— И не представляю.
— Или что-то говорящий шум.
— Только когда струя слабая.
— Будто что-то сказано. Произнесено.
— Односложное.
Они в спортивных костюмах стояли в раздевалке местного спортзала, готовясь к приседаниям с прыжками и беговым дорожкам.
— Ты поэт. Слова повсюду.
— Заумь. Трансрациональная поэзия. Столетняя. Озвученные слова.
— Маленькие всплески воды в унитазе.
— Заумь.
— Трансрациональная.
— Слова и буквы свободны, они вне причин и традиций. Когда такое вообще случалось, — сказал Джоэл, — чтобы язык мог действительно описать реальность?
•
Они смотрели друг на друга. Такое порой случалось. Начинала всегда она c равнодушным лицом, и он переставал говорить или есть и твердил себе, что пора свыкнуться с этим взглядом.
Он начинает с того, что закрывает глаза и на долгое время задерживает дыхание. Он позволит себе быть её подельником в любых совместных делах. Они никогда не говорили о взгляде. Такое случалось и прекращалось.
Когда он открывает глаза и снова дышит, там она, Ана, глаза нацелены на его лицо, и она намерена всматриваться в него или сквозь него, в поисках чего-то растворяя человека со всеми его особенностями. А чего — неважно.
Она невозмутима и вдумчива. Означает ли это что-то типа обоюдного самоанализа? Или простая передышка от неразберихи бесконечного людского обмена? Он пытается не анализировать причины. Забавный фрагмент её детства, воспоминание о горьковато-сладком стремлении.
Пытаются ли они оба вообразить, кто этот другой человек в стоп-кадре лица и глаз? Безмолвное мерцание личности или просто пустой взгляд?
Он пытается отключиться, осушить глаза и разум от заполнившего пространство ощущений, от умственного мусора.
Возможно, она попросту хочет видеть и быть увиденной.
•
Затем возникает грубое чувство некоего неумышленного удовольствия, животной нужды. Правая рука на левом предплечье, и вначале он чешется кончиками пальцев, но со временем рука движется, и ногти зарываются, словно бульдозеры. Он откидывается назад, закрыв глаза, и ощущает парящее чувство отмщения. И не имеет значение, что это по-идиотски.
— Месть своему телу, — сказал Джоэл.
— Возможно. Не знаю.
— Я не могу не думать о зуде как о символе. Посмотри, что ты можешь открыть о самом себе.
— Занимайся своей поэзией.
— Пытаюсь поразмыслить о названии для вещицы, которую только что написал.
— Ты говоришь с Сандрой?
— Иногда да. У неё есть мнения о том, что я пишу.
— Ты говоришь с Сандрой о зуде?
— Конечно, нет.
— Конечно, нет. Я так и знал. Спасибо. — сказал он.
•
Он стоял на углу, ожидая, когда сменится свет. Псы на поводках бросались друг на друга. Левая рука трётся о правое запястье. Образовалась пауза в движении, и два человека перешли через улицу, но он решил остаться там, где был, зная, что свет сменится через три, две, одну секунду. Ему нравилось смотреть, как уменьшаются цифры.
Крем от экземы с двухпроцентным коллоидным толокном.
Мультисимптомный крем от псориаза с трёхпроцентной салициловой кислотой.
Богатая смягчающими средствами формула, обеспечивающая круглосуточное увлажнение.
•
Нескладное тело и большие передние зубы делали его дружелюбным. Люди в конторе доверяли ему случайные грязные тайны. От него не исходило угрозы что-то сделать или сказать и хоть как-то воспользоваться их доверием в его несомненную учтивость.
Он и Джоэл работали специалистами по контролю доступности товаров, содействуя в доставке медикаментов на дом для страдающих от употребления запрещённых наркотиков.
Они редко говорили о своей работе. Они разговаривали о приходящем и уходящем, о местных новостях и погоде, о людях, палящих из оружия по всей стране.
Время от времени Джоэл читал остальным в комнате некрологи, шестерым мужчинам и женщинам, сидящим перед мониторами. Некоторые извещения о смерти он импровизировал, делал из них чистую литературу и удостаивался пару смешков, а иногда и взрыва аплодисментов.
•
Зудной Лекарь — так, как бы символично, в данный момент звали нового доктора. Низкорослый и широкий, с видом человека, живущего во власти одной навязчивой идеи. Он изучал пациента, стоящего в смотровой комнате в одних трусах. Затем доктор покрутил рукой, и пациент повернулся. Доктор авторитетно говорил о случае пациента, базируясь на том, что почерпнул из отчётов и увидел на самом теле.
Сейчас пациент лежал навзничь на столе.
— Я снимаю рубашку или брюки и начинает зудеть. Либо зуд просто есть, начинается и прекращается, ночью и днём.
Они беседовали о его одежде, о нижнем белье, о подушке и простынях. Зудной Лекарь внушал уверенность несколькими короткими предложениями, хотя казалось, что он прямо и недвусмысленно не обращает внимания на замечания пациента.
— Исходя из того, что я вижу, вы не страдаете от мокнущих повреждений или атопического дерматита.
Он дальше называл разные кремы для разных типов зуда. Он предупредил о стероидах, утончающих кожу при частом применении. На нём был настолько длинный хирургический халат, что тот скрывал обувь.
— Вот один участок с рассеянной сыпью, здесь, возле подмышки. Не трогайте. Её не стоит чесать.
Озвученные им лекарства были обрамлены своеобразным языком — туманные слова и термины, освобождённые от слогов, и странным образом тоталитарные.
Доктор сказал пациенту лечь лицом вниз.
— Поразительная симметрия. Её лево-правость. Что думаете? Люди, испытывающие зуд по всему миру. Предплечье, предплечье. Ягодица, ягодица. Одновременность.
Доктор говорил не телу на столе, а комнате, стенам, и, возможно, скрытому записывающему устройству. Пациенту пришло в голову, что весь этот сеанс проводился во благо коллег доктора в исследовательском институте в каком-то свободном от преступности пригороде.
Когда визит закончился, Зудной Лекарь не просто покинул комнату. Он, казалось, убежал.
•
Раньше, бегая с женой у реки, он чувствовал, что оставляет зуд позади. Он его обгонял. Иногда во время бега он поднимал руку, отдаваясь благожелательной жизненной силе.
•
Джоэл не обсуждал строки. Это просто строки. Расстояние между ними — просто расстояние. Пробел прерывает, слово прерывает, свисающее слово
— Я хочу быть поэтом до мозга костей. Но в произведении нет ничего, о чём я хотел бы говорить.
— Ты хочешь поговорить о зуде.
— Расскажи мне ещё раз, что сказал доктор.
— Мокнущие повреждения. Всё забываю о них посмотреть.
— К чёрту науку, но сам термин ужасно эстетически привлекателен.
— Атопический дерматит.
— Бесчеловечно. Забудь.
Джоэл продолжал повторять фразу «мокнущие повреждения», вдумывался в неё, пытаясь пошутить.
•
Когда он снял трусы, начали зудеть бёдра. Ана лежала на кровати, наблюдая и ожидая. Он крепко прижал руки к бокам. Обстановка в её спальне была незнакомой, и он, улыбаясь, немного постоял, осознавая её милый испытывающий взгляд. Зуд минул, но она осталась там же. И для него это было просто избавлением, освобождением от повседневности, он и она, так просто, кратковременное счастье.
•
Они опёрлись о стену здания, обеденный перерыв, две женщины, коллеги, курят, и он смотрит на них, стоя у бордюра.
— Я курил дважды в своей жизни, — сказал он.
Первая женщина спросила: «И сколько тебе тогда было?»
— Семнадцать, а потом двадцать семь.
— Ты помнишь эти цифры, — сказала она.
— Я их помню. Я о них думаю.
Ему нравилось смотреть, как они курят. В их жестах было повседневное изящество, руки двигаются сами по себе, скользят к лицу, губы раздвигаются, то, как едва заметно откидывается голова, как женщина вдыхает, первый раз и дальше, и затем, когда она выпускала дым изо рта, голова слегка покачивалась, глубокое облегчение, глаза закрываются, одна женщина, коротко, потом другая.
Он напомнил себе, что нужно отделять действие от его последствий.
— А ты долго курил? — спросила одна.
— Первый раз полторы недели, наверное.
— А второй?
— Во второй раз две недели.
— И теперь ты ждёшь, что будешь жить вечно?
— Только не в конторе.
— Чего же ты ждёшь?
— Я жду, что выпрыгну из окна возле своего рабочего стола.
Другая женщина сказала: «И нас с собой возьми».
•
Дома он ходил из одной комнаты в другую, а затем забывал, почему здесь находится. Звенел смартфон, и он возвращался в первую комнату и поднимал его, частично ожидая увидеть сообщение, где бы говорилось, зачем он пошёл в другую комнату.
Двумя часами позже он лежал на столе для осмотра; сидевшая на краю, 60-летняя докторша изучала его левое предплечье: поднимая и разглядывая, вглядываясь в отметины от царапин, в поры, в саму ткань.
— Не давайте другим людям себя чесать. Зуд не пройдёт, — сказала она.
— Вы должны сами чесаться.
Комната была маленькой и казалась полузаброшенной — спёртый воздух, скомканные документы, прикреплённые к доске объявлений, беспорядочно разбросанные вещи.
Докторша спрашивала и затем повторяла всё, что он отвечал. Он пытался распознать её акцент, центральноевропейский, возможно, и это уверило его в её способностях.
— Когда изредка зуд на пять-шесть минут прекращается, вы как бы немного обделены. Так и есть?
Он ожидал встретить улыбку, но нет.
— Меньше будете тратить времени в душе.
— Мне уже это говорили.
— Вам уже это говорили. Но не я, — сказала она.