— Здоров!.. Да успел… — Зверь и глазом в сторону меня не повёл, жарко Наташку поцеловал.
— О-о-о, — Новик тотчас забыл обо мне и поспешил к другу.
Всё… не могу больше! Очередной укол… точнее удар под дых… Я на неверных ногах прочь двинулась. Лица сливались в общую массу. Локомотив истошно взревел, пшикнул, пар выпустив… А я шла, ничего не видя вокруг. То натыкалась на людей, то огибала. Двигалась, не видя ничего толком. Главное, идти! Главное, прочь…
— Уважаемые пассажиры, поезд номер… — задним фоном вещал женский голос, — до отправления осталось три минуты. Просьба всем…
Я свернула к ларьку, он как раз с краю центрального выхода из железнодорожного вокзала стоял. С мороженым… Уже помыслами в бегах. Где угодно, только не здесь… Здесь, как в Аду.
И тут меня словно бульдозером снесло. А потом впечатало в ларёк со стороны двери работницы. Прямо спиной и затылком. Гулко и неприятно. Но я боли толком не ощутила — в шоке таращилась на Глеба, что меня подпирал плотно, да в лицо дышал. Склонился ко мне. Жадно смотрел и так много всего сказал глазами, что у самой мысли припадочно забились — и ни одной разумной на язык не ложилось.
А Зверь так и продолжал стоять, подперев меня к ларьку. Шумно сопел и смотрел в упор. Никогда ещё мне столько не говорили молча.
— Ждать будешь? — выдал, точно выстрел прогремел.
— Уважаемые пассажиры, поезд отправляется с первого пути…
И я кивнула. Решительно, уверенно, рьяно. И слёзы опять полились. А Глеб обшарил лицо нежным взглядом и поцеловал. Мягко, словно прощения просил за вчерашнюю дикость. Грубость… страсть! А потом жаднее… И ещё крепче. Глотал, пил моё согласие, а я судорожно комкала его футболку под расстёгнутой курткой и ревела.
— Только дождись, — охрипло бросил и прочь рванул к поезду, который ход начал.
Ту-ту! — взревел локомотив, а я свои губы неверяще трогала.
Не сон! Зверь был… Поцеловал! Не выдумала! Ждать просил…
Сердечко счастливо загрохотало в груди…
Ждать — это срок!
Ждать — это цель!
Ждать — это жизнь!
Глава 4
Настя/Стася
А потом началась пора ожидания. Лёгкая, а вместе с тем тяжёлая, ведь ждать несложно, сложно пребывать в неведении, а именно оно тяготило. Ни письма от Глеба, ни известия или звонка. Глухая тишина, в которой увязала и страдала душа.
Зато Илья мог удивить редким, коротким, но пылким письмом. А я бы всё отдала, чтобы их всех заменить на одно слово от Зверя. На один звонок… одно дыхание.
Но не было ничего…
Глухое молчание.
И я всё сильнее погружалась в учёбу. Мне нравилась медицина, нравилась учёба — я в этом нашла спасение. Правда друзьями так и не обзавелась. Наша группа была довольно сплочённая, а я… мне времени не хватало. Парни какое-то время пытались привлечь внимание, девчонки приобщить к компании, только я не компанейская априори. Тем более у меня не было на что-то левое времени. Дом-учёба…
Общагу мама отказалась оплачивать — мне приходилось с утра рано садиться на первый автобус и ехать в город… Можно было бы попробовать на стипендию тянуть, да мало её — сущие копейки, которые и без того задерживали месяцами. Вот и перебивалась, как получалось. Дом-институт-библиотека-домой. И до того в учёбу погружалась, что уж и не верила, что встречалась с Ильёй, и тем более, что сердце трепыхалось по Зверю.
А парни из их компании дело не бросали. Всё так же мелькали в новостях, с той разницей, что раньше их банда управляла частью города, а теперь батя Ильи подмял под себя весь городок. А ещё часто громыхали в сводках ментовских по разборкам с соседними посёлками. Макс, Петруня и другие были на побегушках. Да и то — несколько раз за наркоту их прихватывали. Один раз я Петруню откачивала от передоза, ну и в итоге через год, двоим впаяли срок.
Макс тогда на лечении был.
Я с ног сбивалась, не бросала дураков, но объяснять вещи, которые здравый человек был обязан знать — глупо. Стучалась в одни и те же двери… А потом устала. В конце концов, не моя жизнь. Пусть прожигают и бултыхаются в грязи, коль этого желали.
Глеб/Зверь
Служить не сложно, главное четко выполнять указания, распоряжения, знать старших в лицо и ни при каких обстоятельствах не выказывать неуважения.
Не всегда это удавалось, были случаи, которые никак не зависели от меня, и я даже несколько раз нарывался на мелкие наказания. Отработки выполнял беспрекословно, «Вальтом»[1] не слыл, но когда меня «деды»[2] решили проверить на вшивость и выносливость — пришлось показать, почему у меня погоняло «Зверь». Ну и почему в моём деле столько записей: ксерокопий грамот с института о медалях и призовых местах.
Я не животное, но я — Зверь!
Так меня первый тренер прозвал. Василий Геннадьевич Лаврентьев.
На улице подобрал. Спас, можно сказать. За шкварку из драки выдернул, где я один против троих более взрослых парней махался… И плевать, что мал. И плевать, что один! Не боялся ни синяков, ни ссадин… Да и не боялся огрести. Мне за мать обидно было, а уроды её алкашкой называли. Меня часто «выродком» и «беспризорником», но это не так обижало, как… слова в сторону матери. Да — пила. Да — не присматривала. Но это НЕ ИХ дело и МОЯ мать! Пусть за своими смотрят!
Вот и защищал честь, как умел: где руками, где когтями, где зубами… В общем, тренер тогда меня и прозвал Зверем. С тех пор так и пошло… Я не обижался. Мне плевать на клички, мне стало важно имя сделать и доказать свою неущербность.
А тренер к себе в зал пригнал. Тряпку и ведро дал.
Я попинал тару со злобы, но глазами уже высматривал парней, кто грушу колотил, кто подвесные мешки… а кто спарринговался. И нехотя стал воду по полу возить…
На следующий день сам пришёл. Не особо хотелось — вот ещё подумают, что понравилось убираться за всеми, но… что-то было в этом месте. Родное какое-то, где душа пела и чувствовал себя как… дома.
Несколько недель на меня внимания толком не обращали, а потом… Геннадьевич подошёл. Показал, как наматывать бинты на кисти и к груше подвёл.
— Сначала гнев выплюнь, и если завтра переломов не будет, возьму тебя… — бросил ровно и ушёл к другим бойцом.
Кости болели жутко, даже слезу глотал, но упрямо пришёл на следующий день. Молчал, что больно… Вот так постепенно вжился в коллектив.
А там школа, средние классы. Ильюху встретил. Куролесить стали. Тренер в зал не пустил после очередного загула. Знаю, сам виноват был — идиотский гонор показал. Ну и опять никому оказался не нужен. Кроме улицы, Ильи и его приятелей.
Правда наркотень как-то не пошла… Мерзко не было, но не моё…
А к тренеру вернуться гордость не позволяла. Зато нашлись другие клубы. Там быстро углядели, что я неплох, да и схватывал налету. Год, второй, третий — разнообразия впитал столько, что хватало за глаза. Шло на пользу, и тут под руку начинали попадаться разные мелочёвки: то район соседний выпендривался, то с главными приходилось перетереть дело, то армяне лезли, то евреи жмотили, то узбеки, то чеченцы…
Ну и слух пошёл, что есть такой молодой боец. Ильюха смекнул, где да что… И бои стал организовывать. Началась круговерть. Денег поднимали нехерово. Кутили, бабосы зарабатывали, слава вперед нас летела — тут и школа закончилась, армия светила.
Новика отмазал батя — в универ пихнул.
А я… Да пох* было тогда, но полоса чёрная всё изменила. Стрелка неудачная случилась — подставили нас, облава ментов… Много народу полегло… Ильюха тогда был в городе, и разборкой я заправлял, разрулить не вышло. Пятерых не стало прежде, чем успел покосить тех, кто меня окружил. У самого два пулевых и ножевые…
Вот тогда тренер, на мою удачу, — он рядом жил, — услыхал, да подоспел… В общем, вновь из кучи выдернул, на своих плечах до дому доволок. Через знакомых вылечил, а потом поднял знакомство и в институт запихнул.
На хрен?
Старик упорно твердил, что человеку нужно найти своё место в жизни. Моё — зал. Зверь я — и дикость моя только там усмирялась.
Не было у меня другого наставника! Не было поддержки и опоры.
Батя? Давно его не было. Да и не помнил я его толком. Ещё мелкий был, когда случилось на батиной работе не то расхищение, не то растрата… в общем, руки он на себя наложил… А мать с тех пор пить стала.
Так что не было у меня никого, кто бы за меня переживал, а Геннадьевич — как за сына. Был строг, порой грубоват, но чувствовалась в нём мягкость родительская. Журил, но любя… А потом в спортзал позволил вернуться.
Так и жилось — там, сям… Только после того, как тренера не стало, присмотра тоже, я стал жить сам по себе. Но с тех пор режим соблюдать старался. Бывали загулы, но в общей массе — нет. Спорт! Моя — жизнь!
А потом очередная разборка — нас с Новиком в армию всё же пихнули. Илье универ закрыли. Мне институт. Я-то уже на четвертом был. На спортивном факультете. Считай без пяти минут дипломированный специалист… да только идиотом был, не ценил. В институте последний раз был, когда на комиссию по отчислению вызывали. Вот тогда втемяшили в голову: «если бы не мои медали и призовые места — института мне не видать!»
И теперь всё чаще думал, что только армия закончится — вернусь в институт и закончу образование. В честь Геннадьевича, хоть ему так и не удалось мне мозги вставить. В честь великого тренера — а я ему должен… по гроб жизни. Ведь НИКТО кроме него за меня так НИКОГДА не волновался.
Он дал мне школу. Стимул жить. Имя… и я был обязан выдерживать свою линию до конца. Что и делал. Ни шага назад. Ни капли страха. Ни толики пресмыкания. Армия слабых сжирала, порой даже не замечая.
А я не слабак! Я умел выживать…
Свернув пару важных и даровитых «шей», служить оказалось легче. Тем более старшина сложил дважды два и нашёл мне другое применение.
Правильный мужик…
А я чуть было не расстроился, когда меня вместо обычной тренировки и ОФП начали таскать по частям… Бои устраивать. Но дело того стоило. Привычный мир, удобное времяубивание армейского срока. Все были в наваре.