И тут меня сморил сон.
– Я всё уже знаю,- сказала моя супруга, видя, что я пробуждаюсь после своего роскошного сна.- Я всё уже знаю и, представь себе, знаю абсолютно точно. Дамы мне всё рассказали.
– Какие дамы?- спросил я, не вполне ещё понимая, где я и что со мной происходит.
– То есть как какие? Наши соседки. Верблюдица, пантера, львица, жирафа и мадемуазель зебра… Пока ты тут храпел, мы побеседовали на разные темы.
– Привет, соня!- хихикнула зебра. С ней, как вы помните, я имел уже возможность отчасти познакомиться. Теперь я мог рассмотреть её целиком: голову вместе с полосатым одеянием, в котором она небрежно развалилась поблизости на песке.
Я вежливо хихикнул ей в ответ, как пристало воспитанному человеку. Затем, понизив голос, с подковыркой сказал жене:
– Ну и что тебе твои «дамы» рассказали?
– Много всякого разного. Мне уже известно, где мы находимся.
– Слава тебе господи. Ну и как называется местность?
– Этого я ещё не знаю,- ответила жена.
– Так ведь ты сказала, что знаешь, где мы находимся.
– Да, знаю. Но названия местности пока не выяснила.
– Ничего не понимаю,- сказал я со вздохом и перевалился на другой бок,
– О, это так просто,- сказала, сердясь, жена.- Мы находимся в самом большом на свете Летнем Парке Отдыха и Культуры для Зверей…
– А что, есть, значит, и такой парк?- спросил я в изумлении.
– Представь, есть.
– Первый раз слышу.
– И я не предполагала, что что-то такое существует, но теперь знаю – существует. И знаю уйму подробностей. Ты только послушай…
– Минуточку,- прервал я,- а эти твои соседки, они часом не издеваются над тобой?
– Глупости!- возмутилась моя жена.- Ты ведь, наверно, и сам считаешь, что всякий трудящийся имеет право на отдых?
– Само собой разумеется.
– Каждое работающее существо, да?
– Да.
– А значит, и каждый зверь, правильно?
– Правильно. Я всегда так думал. Понятно, что, скажем, лошадь после всех своих трудов имеет право отдохнуть в конюшне или на лужайке…
– Знаешь что?- сказала жена, смерив меня взглядом.- Точка зрения у тебя старомодная.
– Почему старомодная?
– Ты не принял во внимание, что всё движется, развивается, что меняются формы отдыха. Некогда люди садились на пороге своих домов, и это был их отдых. А теперь ездят в горы, на море, за границу или в санаторий, если, скажем, хотят не только отдохнуть, но и подлечиться. Ты считаешь, это нормально?
– Абсолютно нормально.
– А животным ты в этом отказываешь, да? А ведь они тоже целый год работают в поте лица, не покладая лап, кто знает, может, ещё больше нашего…
– Я не отказываю, не отказываю!- закричал я.- Но я пока ещё не слыхивал, чтоб существовал такой животный отдых…
– Ага!- воскликнула жена.- Он, видите ли, не слыхивал! Ну разумеется, ты не слыхивал! Потому что все люди такие же, как ты! Ничего удивительного, что животным приходится беречь тайну, чтоб не нарваться на какую-нибудь неприятность со стороны человека. Со стороны вот таких толстокожих, как ты. Потому-то ты никогда не узнаешь названия этой местности. И я тоже никогда не узнаю.
– Выходит, эта местность как-то всё-таки называется?
– Да уж, конечно, называется. Всякая местность как-то называется. Но звери хотят соблюдать осторожность, и я отлично их понимаю. Да и так ли важно, в самом деле, знать, как называется местность? Главное, чтоб нам было тут хорошо, правильно?
– Хорошо, хорошо…- повторил я вслед за женой.- Дело только вот в чём: если знаешь, как называется местность, то из этой местности легче выбраться…
– Мы ещё пока никуда не едем. Лежим себе на пляже, самочувствие великолепное, покой и тишина, и все отдыхающие, или однопляжники, называй их как хочешь, ведут себя безукоризненно.
– Это верно,- согласился я.- Этот пляж сделает честь любому человечьему пляжу. Вот только козы с козликами…
– Этим можно простить. Молодые и дурашливые. Играют. Вечером пойдут наверняка на танцплощадку. Что ж особенного, если…
– Погоди,- воскликнул я.- Значит, танцплощадка у них тоже есть?
– Конечно, есть. И рестораны, и кафе, и кино, и даже театр на открытом воздухе.
– И всё исключительно для зверей?
– А то ещё для кого же? Кроме них, больше никто здесь не бывает. Ни у кого нет возможности сюда приезжать, понятно? Необходима специальная путёвка…
– А ведь путёвку, я думаю, достанешь не вдруг,- заметил я.
– Ещё бы! Прежде всего надо быть четвероногим. Можно не пользоваться другой парой ног, но необходимо, чтобы они были в наличии. Без этого не может быть и речи.
– Выходит, нам такой путёвки не предоставят, а?
– Ясное дело. Разве что поискать обходных путей.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну вот ты, скажем, стал бы ходить на четвереньках,- пояснила жена и тут же расхохоталась, представив себе, как я иду в своё учреждение и разговариваю, стоя на четвереньках, с директором.
– Само по себе хождение на четвереньках ещё ничего не даст. Из-за одного только хождения мы четвероногими не делаемся. А ты говоришь: только четвероногий имеет шанс получить путёвку на этот курорт, где мы с тобой очутились и названия которого, кстати, так и не знаем.
– А у Тютюры шансы есть?
– У Тютюры, да. Тютюра получил бы путёвку без хлопот. Он ведь четвероногий.
– Послушай!- воскликнула в волнении жена.- А ты убеждён, что Тютюра – четвероногий?
– А то как же,- ответил я, и тут же в душу закралось сомнение.
– Ты хоть раз считал у него ноги?
– Считал ли у него ноги?- воскликнул я.- Ну знаешь, довольно странный вопрос. С чего б это мне считать у него ноги?
– Не отвлекайся, говори прямо: считал или не считал?
– Не считал.
– И я тоже не считала. Что же теперь будет?
– А что может быть? Ничего не будет.
– А если у него больше четырёх ног или меньше? Если, например, шесть, девять или три?
– Ну и что из этого?
– Но ведь это же ужасно,- трагическим шёпотом произнесла моя жена,- ужасно. Тогда, выходит, Тютюра не четвероногое. А нам в нашем положении необходимо иметь близкого четвероногого. Придётся пересчитать у него ноги. Другого выхода нету.
Не вздумайте, однако, над нами смеяться. Хотел бы я знать, ответит ли без запинки большинство из вас, сколько ног у ежа. Я полагаю, вы не очень-то знаете, как с этим обстоит дело. Ёж с точки зрения ног животное загадочное. Мы рассматриваем его скорей с той стороны, где у него иглы, то есть сверху, а не снизу, где у него ноги. Черепаху, скажем, можно взять на руки, перевернуть брюхом кверху и выяснить, как там у неё с лапами. С ёжиком же из-за его иголок обстоит куда сложнее. Ведь ежа не схватите, правда? Значит, можно иметь какие-то сомнения? Можно.
Бедный Тютюра был, вероятно, ошеломлён, когда мы выхватили его из-под соломенной шляпы, под которой он, спасаясь от зноя, притащился на пляж, и одним движением опрокинули на спину.
Беглого взгляда оказалось достаточно. Выяснилось, что всё в порядке. Ноги у Тютюры было четыре. Скорее это были даже не ноги, а ножки, тем не менее они были, вдобавок четыре, а ведь только этого нам и требовалось. Со вздохом облегчения мы перевернули Тютюру брюхом вниз снова и накрыли шляпой.
– Тютюра, вне всякого сомнения, четвероногое,- сказала, повеселев, жена.- Нам повезло. В случае чего можем сказать, что именно он привёз нас сюда на отдых.
– Это ты здорово придумала,- отозвался я, почувствовав прилив уверенности.- А раз так, пошли купаться.
Я разогнался и бросился в воду поблизости от плававших на своих камерах трёх юных павианов.
– Гей, гей!- загалдели, увидев меня, расшалившиеся юнцы.- Плавайте на камере! Одно удовольствие! У вас нету камеры?
– Нету!- крикнул я в ответ и принялся загребать руками. А они подплыли ко мне и стали наперебой расхваливать автомобильные камеры – наилучшее, как они считают, приспособление в помощь купальщику.
– Самый смак!- крикнул первый.
– Самый сок!- крикнул второй.
– Величайшее открытие столетия!- поддержал братьев третий павианчик.
– Каждый камерой рулит, каждый с камерой шалит, каждый камеру хвалит!
– Надо «хвалит», а не «хвалит»,- поправил я павианчика.
– Подумаешь…- небрежно бросил юный поэт.- Важно иметь камеру. Только тогда вы испытаете настоящее удовольствие.
– Слишком много болтовни,- прервал его брат.- Слетай лучше куда надо и принеси ещё одну камеру. Пусть наслаждается.
– Есть там ещё камеры?
– Одна, вроде, где-то валяется.
– Так я побежал.
И, выскочив из воды, он помчался по пляжу. Вскоре павианчик вернулся с камерой. Он набросил мне её на голову. Теперь и у меня была камера, и я мог проделывать то же, что и они.
Должен, впрочем, признаться, что павианчики были куда проворнее. Однако удовольствие получил и я. Я перелетал вместе с камерой с волны на волну, скатывался с камеры в воду, пытался втянуть её поглубже в море, но она ни за что не желала погружаться и тотчас вместе со мной выскакивала на поверхность и так далее, и так далее… Я уж и сам теперь не могу вспомнить, какие штуки я тогда вытворял. Продолжалось это час, а может, и больше, в конце концов я умаялся и решил выйти на берег.
– Кому отдать камеру?- спросил я. Павианчики всё ещё резвились со своими камерами в воде.
– Берите её себе!- крикнул один из них.- Нам она не нужна.
– Оставьте на память!- крикнул второй.
– Веселитесь на здоровье!- поддержал братьев третий.
Я вылез из воды. Усталый, потащился к нашей берложке, бросил камеру в песок и сказал жене:
– Ну вот, теперь у нас на одну камеру больше.
Едва я растянулся на песке, желая отдохнуть от этих безумств, как послышался пронзительный вопль:
– Помогите! Помогите!
Мы с женой тотчас вскочили и стали смотреть по сторонам, чтоб выяснить, кто кричит и кому какая опасность угрожает.
– Помогите! Помогите! Он тонет!- повторил мгновение спустя тот же трагический голос. Все наши соседи, за исключением ленивцев, тоже вскочили с мест и уставились на море.