– Ты уже бывал здесь? – спросил я.
– Еще бы. Каждую тропку знаю.
– А меня почему с собой взял?
Пес помолчал минутку, а потом нехотя проговорил:
– Потом узнаешь. Наберись терпения, старик. Мы пересекали проселочную дорогу, когда из каких-то зарослей, кажется шиповника, выкатился довольно большой петух. Перья у него на груди были будто залиты соусом, тощие крылья небрежно сложены. К неопрятному клюву прилепились зернышки то ли ячменя, то ли ржи. Двигался петух неуверенно: глаза его плотно затягивала белая пленка, и вообще непонятно было, как он не сбивается с едва заметной тропки.
– Это Цыпа, – с отвращением пробормотал дог. – За усадьбой пивоварня. Он там кормится на свалке, выжимки подбирает. Мерзость.
Только тут я услышал, что Цыпа чего-то напевает, а может, тихонько постанывает, утомленный жарой или долгой дорогой. Мимо нас прошел, будто и не заметив.
– Держись от него подальше, – понизив голос, сказал дог. – Известный мошенник. Ты еще о нем услышишь.
Вскоре мы приблизились к большим железным воротам. Сквозь них была видна посыпанная шлаком аллейка и газон, примыкавший к старой золотистой усадьбе. На газоне под ярким зонтом кто-то сидел и читал газету.
– Эти ворота всегда на запоре, – тихо сказал дог. – Обойдем вокруг.
И пошел вдоль ограды из красных от ржавчины прутьев. За кустами сирени и жасмина трудно было что-либо разглядеть. Мы брели в неизвестной траве, похожей на карликовую пшеницу. Она была такая высокая, что даже огромный пес время от времени исчезал среди бурых колосьев. Над нами пролетела птица с длиннющим хвостом. Я решил, что это фазан. В таких парках только фазанам и жить.
Дог внезапно остановился, насторожив черные уши.
– Что случилось? – спросил я.
– Тсс, – шикнул он и задвигал кожей на спине, сгоняя мошек. – Сейчас что-то будет.
Мы довольно долго стояли не шевелясь. Тихонько звенели комары, на кусте пела какая-то птица. Я еще никогда не слышал соловьев, но так петь мог только соловей.
Вдруг в кустах что-то зашуршало, и к ограде с другой стороны подкатился небольшой белый обруч из ореховой лозы. Отскочив от каменного цоколя, он покачался между отцветшими калужницами и упал.
Я вопросительно посмотрел на дога. Он приподнял переднюю лапу, знаком приказывая молчать. Послышались быстрые легкие шаги. Кто-то, раздвигая ветки, пробирался сквозь кусты – вероятно, искал обруч.
И вдруг мы увидели перед собой девочку. Во всем белом: белое платье, белая лента в волосах, белые носки и туфли. В руках она держала белую палочку, вроде шпаги, тоже из орешника. Откуда-то я знал эту игру, где-то про нее читал, даже, кажется, видел картинки, изображающие игроков в серсо. Один бросает обруч, а другой должен, изловчившись, нанизать его на такую тоненькую шпажку.
Девочка нагнулась, подняла обруч и тут заметила за оградой наши неподвижные фигуры. Замерла, ошарашенно на нас глядя; видно было, что она рада бы убежать, но не может, будто загипнотизированная какой-то могучей силой. А я подумал, уж не удерживает ли ее пронзительный взгляд черных глаз пса-изобретателя.
– Эвуня! – крикнул кто-то со стороны золотистого дома.
Девочка открыла рот. Красный солнечный луч скользил по ее голове, медленно пожирая белую ленту.
– Эвуня, где ты?
Она быстро оглянулась, но не сдвинулась с места. В далеком костеле на холме зазвонил колокол.
– Эвуня!
Кто-то продирался к нам сквозь заросли жасмина. Из черноватой зелени вдруг вынырнул странно одетый мальчик. На нем были так называемые бриджи, застегивающиеся под коленками, каких сейчас уже никто не носит. Таких клетчатых носков и пуловера я тоже никогда не видел. В руке мальчик держал тоненькую шпагу из белой ореховой лозы.
Мне вдруг стало страшно жарко, и я почувствовал, что моя нога, упирающаяся в каменный цоколь ограды, начала дрожать, жутко сильно дрожать, будто хотела оторваться, отделиться от меня навсегда.
Этот мальчик в бриджах был, кажется… я. Ну просто в точности я, каким привык себя видеть в зеркале. Я, только в бриджах и клетчатом пуловере, хмуро смотрел на себя, стоящего рядом с псом-изобретателем по другую сторону железной ограды.
– Эвуня, – сказал мальчик в бриджах, – надеюсь, они к тебе не пристают?
Девочка отрицательно покачала головой. Красный луч заходящего солнца уже сполз с ее волос.
– Иди домой, здесь страшно холодно. Мальчик потянул Эвуню за руку, подтолкнул к кустам. И, как только она скрылась в зеленой чаще, подошел к ограде:
– Чтоб я вас никогда тут больше не видел, понятно? А то в следующий раз приду с ружьем.
И исчез в зарослях сирени.
– Он на меня ужасно похож, – сказал я, с трудом проглотив слюну.
– Думаешь? – пробормотал дог-изобретатель. В голосе его прозвучала какая-то фальшивая нотка. – Показалось, наверное. Я особого сходства не заметил.
– Нет, правда. Меня прямо в жар бросило.
– Да ну… – пренебрежительно протянул дог. – Тебе привиделось. Ты просто устал.
– А она кто?
– Он ее держит в заточении. Видал на воротах громадный замок?
– А почему?
– Потому. Она его пленница.
– Волосы какие длинные, почти до пояса. Никогда таких не видел.
– Вот именно. Ты ее освободишь, старик.
– Я?
– Да, ты.
– А где мы?
Воздух сгущался, с холодной земли поднимался сумрак. Где-то поблизости невнятно бормотала река.
– Ну, пора возвращаться, – сказал пес и сел напротив. Уставился на меня черными глазищами, в которых мерцали синие огоньки, и ужасно, словно собрав все силы, наморщил лоб.
Так мы просидели несколько минут. Где-то в траве стрекотали сверчки. Вдалеке кто-то пел пронзительным голосом, похожим на голос муэдзина.
Внезапно я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. За спиной дога, за старым, с потрескавшейся корой, тополем маячила сгорбленная тень.
Я открыл было рот, но пес меня опередил.
– Бляха муха, – выругался он. – Чего-то не получается. Попробуем еще раз.
Но тут затаившаяся за деревом тень внезапно распрямилась и длинными скачками понеслась к реке. Я увидел желтоватый бок с черными полосками и костистый хвост.
– Гляди-ка, кошка, похожая на тигра. Пес-изобретатель даже не соизволил обернуться. Только пожал могучими плечами.
– Это тигрица Феля. Приличные люди с ней не водятся.
– Как она сюда попала?
– Не спеши. Потом все узнаешь. Пора возвращаться.
Он напряженно смотрел мне в глаза, не обращая внимания на безнаказанно жалящих его комаров.
– Не отвлекайся. Ты что, не можешь сосредоточиться? – ворчал он тихим сонным голосом. – Нам пора обратно в наш мир. Уже поздно. Там и тебя, и меня ждут.
Говорил он все тише и все медленнее. Темнело. Нас постепенно окутывала черная беспросветная ночь.
У двери заливался звонок. Я встал с кресла. За окном шел апрельский дождь вперемешку со снегом. Пса не было. Только на кресле напротив лежало несколько комочков грязи. Звонок не унимался, торопил, угрожал.
Я открыл дверь. На лестничной площадке стояли: мама, Цецилия, пани Зофья с портфелем и отец. Все четверо разъяренные.
– Безобразие! – рявкнул отец. – Мы полчаса трезвоним.
– Извините. Я не слышал.
– Он не слышал, – театральным жестом развел руки отец.
– Наверняка занимался чем-нибудь недозволенным, – сказала Цецилия. – По лицу видно, что нашкодил.
– Меня не было дома.
– Ну вот, сами видите, – торжествующе воскликнула Цецилия громовым голосом, от которого зазвенели стекла в окнах на всех восьми этажах нашего подъезда.
– Я правда только что вернулся.
– Минутку, – сказала мама. – Ты только что вернулся, а мы с четверти третьего стоим под дверью и почему-то тебя не заметили.
– Я тут ни при чем. Цецилия хитро улыбнулась:
– В таком случае скажи, где ты был.
Мне не хотелось ни врать, ни выкручиваться. Мы все еще стояли на площадке.
– Просто в дверь позвонил один пес, огромный дог, кажется изобретатель. Предложил мне попутешествовать по Вселенной. Мы были на какой-то планете, чертовски похожей на нашу Землю, только немного красивее. Я познакомился с девочкой, которая играла в серсо с мальчиком, как две капли воды похожим на меня.
– Пес, разумеется, говорил человеческим голосом? – язвительно спросил отец.
– Да, он хорошо говорит по-польски.
– А тигра ты, случайно, не встретил? – вмешалась Цецилия, заговорщически подмигнув маме.
– Встретил. А откуда ты знаешь? Только это был не тигр, а тигрица.
– Честное слово, вы не умеете воспитывать детей! – завопила Цецилия. – Я бы с него три шкуры спустила. Ему даже соврать как следует лень. Он вас ни в грош не ставит!
Подтолкнула меня, как недавно дог, и мы вошли в квартиру. Снимая пальто, все продолжали отпускать ехидные замечания по моему адресу.
– Ты преувеличиваешь, Цецилия, – оправдывалась мама.– Просто мальчик любит пофантазировать.
– Может, он у вас писателем будет? – издевалась Цецилия.
– Это, кажется, весьма прибыльная профессия, – сказал отец. – Я прочел в газете, что шестнадцатилетняя англичанка заработала на своей первой книжке сто тысяч фунтов.
– А ты эту книжку читал? – напустилась на него Цецилия. – Я-то читала.
– Нет, откуда.
– Она смешала с грязью своих родителей. Изобразила их какими-то монстрами.
– Но сто тысяч – это сто тысяч, – философски изрекла мама.
– Ну, знаешь! – крикнула Цецилия еще громче и пронзительнее, отчего в ванной сама собой включилась газовая колонка. – Я бы такого ребенка запорола насмерть.
– У тебя ведь нет детей, – заметил отец. – Мне кажется, ты теоретизируешь.
– Ты просто идиот. С тобой вообще бессмысленно разговаривать.
Яростно переругиваясь, они вошли в комнату, где по-прежнему стояли рядом два сдвинутых кресла. За окном для разнообразия пошел град, крупный, как фасоль. Пани Зофья заперлась у себя и тут же включила радио – загремел оглушительный биг-бит.
Мама накрыла на стол и ушла в кухню; разогревая что-то на плите, она продолжала участвовать в разговоре. За стеной расплакался ребенок, взбудораженный голосом Цецилии. Я сел у окна и стал украдкой за ней наблюдать. Все-таки она мне нравится. А от ее приступов бешенства я просто тащусь.