– Думаю, мясо по-французски подойдёт, старший матрос?
– Конечно. Всё, что захотите вы. А сыр – опять из протоплазмы? Знал бы – заказал в оранжерее сои.
– Из выдержанной протоплазмы, не беспокойтесь. В ней масла практически нет. Что будете пить?
– Виски, если можно. А вы? Как всегда?
– Да, белое вино в моих давних и устоявшихся предпочтениях. Оно спокойное, Василий…
– Как и вы.
– Как и я.
Василий вновь обнял девушку, начал её целовать – но она слегка отвернулась, не сделав попытки высвободиться. С одной стороны, Ксения вроде бы сама подставляла для поцелуев маленькое ушко, нежные светлые волосы на виске. С другой – закрывала глаза, но не расслаблялась полностью, не отвечала, когда он целовал её в губы.
– Слушай, ну почему нет? – в который раз спросил Василий. – Скорее всего, нам осталась пара недель. Или месяц. Год мы, скорее всего, не продержимся, хотя и будем стараться. Даже если нас не догонят «скорпионы», дредноут начинает сыпаться… Металла не хватает, а взять его пока негде. Мы скоро умрём.
– Что ж, значит, судьба. Я не могу предать Олега.
– Но разве это предательство? Ведь его два года нет. Да если бы и был… Неужели он был бы против, чтобы вам было хорошо?
– Не знаю, будет ли мне хорошо… Если бы он был жив, я ещё могла бы подумать. Но Олег погиб смертью храбрых, спас всех нас. Теперь он смотрит на нас с небес и осуждает. Вас – пусть. Но не меня…
– С каких небес он смотрит? – возмутился Василий. – Мы сами на небесах. Таких чёрных, что и не видно.
– А он смотрит с истинных, лазорево-золотых, – мечтательно улыбнулась Ксения. – Наши небеса чёрные, бездонные, а те – вечные, уютные. Пойдёмте обедать, Василий Николаевич. Уже всё готово.
– Загляните в доставочный ящик, Ксения.
Ксения вынула из гнезда пневмодоставки свежие, пахнущие прохладой розы.
– Спасибо. Не стоило.
– Почему?
– Опять половину непродовольственного пайка на цветы потратили?
– Куда мне его ещё тратить?
– Могли бы новые накладки на комбинезон приобрести. Или заказать два часа плавания в бассейне…
– Разве что с вами. Так ведь вы не пойдёте!
– С вами не пойду. Вы приставать станете и плавать мешать.
– Буду приставать. Немного.
– Потому и не пойду. Сама как-нибудь поплаваю. Когда с кредитом за покрытие двери расплачусь.
– А если бы я совсем не приставал, пошли бы?
– Я вам не верю.
Василий не стал спорить.
Сели за стол. Хрустальные тарелки, бокалы синего стекла, золотые вилки… Ксения любила красиво оформить свой быт, хотя отдавала предпочтение не слишком функциональным репликам антиквариата. Но не успели они приступить к еде, как интерком на двери мелодично загудел.
– Анастасия, – улыбнулась Ксения. – У неё сегодня несколько часов отдыха.
– Прекрасно, – мрачно изрёк Василий. – Только психолога мне и не хватало. В моём положении.
– А какое у вас положение? – спросила Ксения.
– Вы знаете… Впрочем, извините, психолог не помешает. Тем более, если это Анастасия. Даже сегодня.
– Как знать, – загадочно улыбнулась Ксения. – Всё так непостоянно… Неопределённо…
Василий покачал головой и направился к шкафу – достать ещё одну тарелку и столовые приборы.
Пройдя по предписанному указаниями искусственного интеллекта контрольному маршруту, Степан Иванович сел в лифт и опустился на три блока вниз, к второму реакторному отсеку. Здесь редко бывали другие члены команды – каюты располагались наверху, рубки управления и стапели – ещё выше.
Идти от лифта нужно было далеко. Пожалуй, слишком далеко для его теперешнего состояния и самочувствия. Несмотря на то, что болезни успешно лечились автоврачами, Макаров был стар. А лекарства от старости не придумали и в лучшее время. Но надо было проверить, цела ли лаборатория после минного удара. Зачем? Он сам не знал. Может быть, чтобы ещё раз подумать и что-то решить…
Жаль, что искусственная гравитация отключалась только на всём корабле сразу. Что проще было бы сейчас лететь по коридору, оттолкнувшись ногами от стены, как он любил? Пролёт в триста метров, другой, третий… Но работоспособные мышцы и корректно работающие внутренние органы важнее сиюминутных удобств.
Болело колено, дышать было тяжело. Воздух на нижних уровнях застоявшийся, пыльный. Фильтры не справлялись. Как и многое оборудование корабля.
Две сияющие колонны перед реакторным отсеком, боковая дверь, ведущая в резервный проход. Триста метров по этому коридору, и Степан Иванович оказался в помещении резервного копирования – зале с габаритами тридцать на тридцать и ещё на тридцать метров. Светодиоды освещения горели здесь через один – так же, как восемьдесят лет назад, когда он нашёл этот зал ребёнком.
Три саркофага клонирования возвышались у правой стены, три установки воспроизводства – у левой. Все индикаторы мигали зелёным. Техника была исправна и готова к работе.
Одна установка клонирования была заряжена ДНК самого Макарова, другая – ДНК Маши Цыплаковой, умершей тридцать лет тому назад. Три установки воспроизводства – их совместными образцами ДНК со случайным подбором генетического наследования. Макаров, Маша и трое их детей. Разных детей. Которым, наверное, не суждено родиться никогда.
Степан Иванович положил руку на саркофаг с ДНК Маши. Имеет ли он право воззвать её к жизни? Вырвать из счастливого небытия, призвать с лазоревых небес? Может быть, она бы этого хотела… Но, скорее, путь в юдоль страданий, где он сам пребывал уже девяносто лет, после гибели своего генетического двойника, не прельстила бы лёгкую на подъём и радостную, немного легкомысленную, а иногда слегка печальную Машу…
А дети? Какое право он, практически искусственно выведенное существо, имел решать за них? Как мог вытащить из небытия трёх новых человек?
Или всё-таки это сделает не он? Он просто откроет портал с лазоревых небес на пропахший металлической пылью и машинным маслом борт «Смарагда». А душа Маши, пребывающая где-то в прекрасном далёко, притянется к телу. Или ему только покажется, что это её душа?
Когда-то последний корабельный капеллан Остроумов говорил ему, что все люди на «Смарагде» рождаются вновь и вновь. Что состояние квантовой запутанности, в которую поместили корабль его создатели, связали дредноут и его экипаж не только в физическом мире, но и там, куда уходят люди после. Если, они, конечно, куда-то уходят… И откуда-то возвращаются…
Степан Иванович ещё раз погладил саркофаг. Нет, не сейчас. Не на закате времён. Не в той ситуации, когда все они обречены. Зачем множить сущности?
Скоро атака. Отключат гравитацию. Лучше полетать всласть по коридорам. Бездумно, безмятежно. Как в детстве.
– С практической точки зрения, надежда на ковчеги была иллюзорной с самого начала, – говорила Анастасия, помешивая золотой ложечкой шампанское, чтобы из него выходили пузырьки. – А вот психологически феномен ковчегов оказался очень важным для нашей цивилизации. Правда, уничтожение Земли и колоний на Марсе спустя пять лет после старта «Веры» свело терапевтический эффект почти на «нет»… Но для нас последний оставшийся ковчег – мощный стимул бороться и побеждать.
– Просто бороться, – возразил Василий. – О победе речь не идёт.
– Не будьте таким скучным… Лучше расскажите нам о квантовой запутанности, – попросила Анастасия. – Я не совсем понимаю, почему о «Надежде» нельзя ничего узнать наверняка, хотя её отправляли практически вместе с нашим дредноутом. Просто раскрутили вектор направления с закрытыми глазами? И никто не увидел, куда она полетела?
Психолог явно хотела снять лёгкое напряжение, возникшее после её появления, и давала возможность Василию показать себя в выгодном свете.
– Всё несколько сложнее, – отозвался Василий. – Если бы курс «Надежды» можно было знать точно, её расстреляли бы, как «Любовь» у Антареса… Или она потерялась бы, как «Вера» у Арктура… Но дело даже не в направлении движения и схемах точек входа в подпространство. «Надежда» словно бы и есть, но её словно бы и нет. Мы не знаем направление её движения и не знаем точек выхода из подпространства. Причём это напрямую связано с нашим «Смарагдом». Управляющая рубка дредноута принимала участие в запуске. И её датчики квантово-запутаны с программой управляющего компьютера ковчега. Никто никогда не узнает программу полёта «Надежды», пока не измерен потенциал системы датчиков в тайной комнате на нашем «Смарагде». А он не будет измерен, потому что сделать это можно, только уничтожив все три главных реактора дредноута. И, пока дредноут существует, путь «Надежды» нельзя вычислить. Но есть и обратный эффект…
– Он какой-то страшный, – тихо сказала Ксения. – Я читала, но забыла.
– Довольно-таки мрачный, да, – подтвердил Василий. – Потому что если «Надежда» будет найдена, то сразу станут известны показатели всех датчиков «Смарагда», и дредноут автоматически разрушится. Квантовая запутанность…
– То есть мы живы потому, что никто не нашёл «Надежду»? – спросила Ксения.
– Мы живы потому, что сражаемся. Умереть можно разными способами. Но если «Смарагд» цел – значит, три миллиона людей летят куда-то, где раки не смогут их достать.
– Нам бы их в команду, верно, капитан? – спросила Анастасия.
– Я не капитан. – Василий вздохнул. – Да и хватит нам тех, кто есть. Мы навеки привязаны к нашему кораблю. Работали бы установки клонирования и воспроизводства… Но это лишь продлило бы агонию. По расчётам, «Надежда» уже должна была уйти в другой спиральный рукав Млечного Пути. Туда раки ещё не добрались. Если у её пассажиров хватит сил и воли основать новую цивилизацию, в нашей родной Галактике спустя миллионы лет всё может измениться. Если нет – значит, наша борьба ничего не стоила.
– Борьба всегда что-то стоит, – возразила Анастасия. – Так учили меня, так говорят все древние тексты. Пусть нас не будет – останется наше Дело. И оно пребудет в веках.