Звезда Ариадны. Надежда на Земле и в небе — страница 16 из 51

– Может, и так, –  отвечаю, –  но как ты собрался мерить ему температуру? Даже если бы у нас был старый градусник, куда бы ты его приложил?

Курсант Перфильев, если вы до сих пор не знаете, где в скафандре и в комбезе встроенные градусники, то я немедленно связываюсь с руководством и прошу аннулировать результаты вашей полевой практики.

Не подсказывать!

Успели-таки… Ну, ладно.

Естественно, не только температура была бы симптомом болезни. Мы посмотрели записи и обнаружили, что некоторые листья нашего веника поголубели. Сравнили его с соседними вениками –  у тех никакой голубизны, листья рыжие, крепкие, сочные. Ещё бы –  если каракатицами питаться!

– Уж не помирает ли он? –  спрашиваю.

– Если бы помирал –  наоборот, старался бы подкормиться, –  отвечает Гробус.

– А что, если они тут лечатся голоданием?

– Чтобы лечиться голоданием, нужно хотя бы дорасти до млекопитающего, а он –  даже не рептилия.

– Значит, у него что-то с пищеварением, душа каракатиц не принимает, а ничего другого нет.

– Угомонись, –  говорит мне Гробус. –  Угомонись, Янчо. Наверно, ты прав, и он просто помирает.

Я полежал ещё минут десять, встал и начал влезать в скафандр.

– Ты куда собрался? –  удивился Гробус.

– Пойду, дам ему хоть попить.

– Как ты собираешься изготовить эту адскую смесь?

Дожди на Цезариане кислотные. Мы отправили наверх пробы и больше о них не беспокоились. Сколько там и чего понамешано –  пусть на орбитальной разбираются. Мы этого не знали.

– Ну, надо же что-то придумать! –  говорю я. –  Жалко дурака…

И вот мы, два спятивших волонтёра Армии милосердия, от которой все трассы уже стоном стонут, одеваемся и бредём искать тот горемычный веник. А потом, найдя, шастаем вокруг в поисках уцелевших луж и горстями носим ему жижу непонятного состава. И льём эту жижу к подножию холмика! Детки, это надо было видеть! В последний раз я так развлекался в возрасте четырёх лет, когда родители вывезли меня на пляж Беты-седьмой.

Мы, естественно, не знали, сколько ему требуется этого продовольствия. И потому продолжали таскать жижу, решив покормить и напоить наш веник впрок. Тут-то мы и узнали о цезарианских корнеплодах кое-что новенькое.

Из грунта полезли корни и стали хватать нас за ноги. С одной стороны, смешно, а с другой –  они же неимоверно прочные.

Потом уже, когда началась колонизация Цезарианы, мы высматривали, какой корнеплод собирается помирать, и, дождавшись его кончины, шли к нему с лазерными резаками. Эти корни на ощупь –  просто шёлк, а выдерживают не меньше десяти тонн. Как у корнеплода это получается, зачем ему такой запас прочности, можно только предполагать.

Я выпутался из нескольких таких захватов, а вот Гробуса корни повалили.

Трудно было даже представить, на кой им скромный труженик Разведкорпуса. И другой вопрос –  чьи это были корни? Наш веник-страдалец, кажется, ещё не был настолько силён, чтобы проводить эффективные захваты из арсенала дзюдо.

Естественно, я кинулся на выручку Гробусу.

– Янчо, беги за резаком! –  приказал он. –  Грузи его на вертушку и шли ко мне!

Вертушкой мы тогда называли квадрокоптер для всякой вспомогательной деятельности. Естественно, он носился куда быстрее, чем я бегал.

К счастью, наш челнок был всего в сотне метров от подножия вулкана, возле которого росли веники. Я понёсся со всех ног, сунул плазменный резак в клешни вертушке, сам взял другой и побежал обратно.

Оказалось, корни вздумали всего-то навсего удавить Гробуса. Они сплелись в настоящие канаты и сжали моего друга так, что он еле сумел взяться за ручку резака. Несколько зловредных корней он разрезал, а тут и я подоспел.

После моей работы резаком вокруг Гробуса на грунте было целое кладбище. Я нарубил эту гадость, как будто собирался готовить из неё самсу.

Самса –  это такие пирожки, в которые кладут очень мелко нарезанное мясо. Если правильно приготовить –  пальчики оближешь. Но наши программеры так и не смогли научить кухонные автоматы готовить настоящую самсу. С пловом у них тоже что-то не заладилось.

– Ф-фу! –  сказал Гробус, поднимаясь на ноги. –  А теперь хорошо бы понять, чьи это были корни. Я не верю, что этот заморыш, которого мы кормили, решил нас уничтожить.

– Решил? Да ему нечем решать, –  ответил я, но не слишком уверенно.

И мы взялись за раскопки. Я хватал торчащий из грунта обрубок корня и тянул, приподнимая почву, а Гробус стоял рядом с резаком наготове. Как только проклятый корень начинал извиваться, Гробус рубил его. Таким образом мы узнали, что напали на нас соседние корнеплоды.

– Что мы им плохого сделали? –  удивился я.

– Может, и им хотелось пить? –  предположил Гробус. –  Но мы не нанимались снабжать этой жижей все окрестные веники. Позавидовали, что ли?

– Им нечем завидовать, –  проворчал я.

Мы бы ушли восвояси, прихватив куски корней, потому что такие крепкие тросы в хозяйстве разведчика могут пригодиться. Но Гробус догадался обернуться, чтобы попрощаться с нашим горемычным веником.

– Янчо, смотри! –  крикнул он.

И я смотрел –  целых полторы секунды.

Там, под верхним слоем почвы, нашего чудака яростно атаковали. Шла незримая, но свирепая война корней. Он, бедняга, дёргался, длинные листья плескались. И он рос прямо на глазах…

Мы с Гробусом одновременно поняли: соседи выпихивают корнеплод на поверхность, а чем это грозит нашему венику –  догадаться нетрудно.

– Вот сволочи! –  воскликнул Гробус, кидаясь на помощь страдальцу.

Он обвёл резаком круг, в центре которого был наш веник. А резак расплавил почву на глубину примерно в полметра. Веник дёргаться перестал, но его корнеплод торчал над почвой, и мы не знали, очень это плохо или он может потерпеть.

Ну так вот, ребятишки, мы немедленно затребовали с орбитальной бочку. Там были большие пластиковые бочки, в высоту больше метра, диаметром –  метр двадцать. В них возили гранулы для силовой установки. Ещё мы затребовали две лопаты. Прилетел вопрос: не нашли ли мы нечто, имеющее археологическую ценность? Мы ответили: пока не знаем. И мы охраняли наш печальный веник, пока не пришло сообщение о спуске зонда с пустой бочкой и лопатами.

Как мы выкапывали этот корнеплод, стараясь не повредить корешков, как устраивали ему жилище в бочке, как туда перемещали –  это просто находка для тех бездельников, которые делают сюжетки для маленьких детей. А как мы водружали бочку на платформу грузового робота –  до сих пор вспомнить страшно.

Мы привезли бочку к челноку и задумались: что дальше-то с ней делать? И даже встал такой вопрос: не превысили ли мы свои полномочия? Наконец Гробус сказал:

– В том, что все растения объявили войну одному корнеплоду, даже есть что-то человеческое. Нужна консультация ксенопсихолога.

– Но не нашего! –  сразу заявил я.

На орбитальной был ксенопсихолог, но он там сидел без дела около года, а до того сидел без дела на какой-то другой орбитальной. Безделье развращает ксенопсихологов, имейте это в виду. Нашего оно развратило до такой степени, что он стал тайно нас с Гробусом преследовать и клянчить хоть стаканчик «звёздной прозрачной».

Мы связались с командиром орбитальной и объяснили ему ситуацию.

– Вечно вы во что-то вляпаетесь, –  сказал командир. –  Ну, сидите там теперь со своим приёмышем, пока я не найду вам консультанта.

И мы сидели! Мы по всем окрестностям искали ему лужи, чтобы набрать жидкости! Потом до нас дошло, что в бочке ему тесно. Мы запросили инструкцию по изготовлению большого горшка из подручных материалов. Инструкцию нам прислали, а вместе с ней злобное заявление командира: если мы не перестанем дурью маяться, он подаст рапорт в конфликтную комиссию Разведкорпуса.

– Придётся оттащить его подальше и там высадить в грунт, –  сказал Гробус. –  Но боюсь, что он без нас недолго протянет.

– Будем держать его при себе, сколько сможем, –  ответил я.

Наш питомец сидел в горшке тихо, время от времени выпускал гляделки, но встречаться с нами взглядом отказывался, отворачивался. Наконец на связь вышел ксенопсихолог, Ганс Аюшвили, только что вернувшийся с Ауристелы. Он прислал нам список вопросов длиной в четыре метра, мы нарочно измерили. Но, что было гораздо важнее, он прислал список техники, которая нужна для обследования нашего веника. И ещё –  инструкцию, которую составил кто-то умный.

Доводилось ли вам, ребятишки, собирать аппарат для производства «звёздной прозрачной» из трубок жизнеобеспечения от скафандра «Боец», ёмкостей из-под тетрамарктина, тепловых элементов от сиденья экзоскелета «Кентавр-семь», и все это совмещать при помощи плазменного резака величиной с горный отбойный молоток, гаек, свинченных со списанной платформы, рукоятки десантного ножа и примитивной мужской лексики? Мы с Гробусом занимались примерно тем же –  из той техники, что была на орбитальной, из датчиков, проводков, регуляторов, аккумуляторов и экранов мы собирали первое в мире оборудование для общения с цезарианским корнеплодом.

В это время наверху, как выяснилось, Аюшвили дистанционно вправлял мозги нашему штатному ксенопсихологу.

И вот Гробус решил, что пора нашу машинку тестировать.

Веник, сидя в горшке, даже уставился на нас своими гляделками, когда мы распутывали провода и готовили присоски. У нас были маленькие присоски для видеокамер, мы их смазали маслом и стали прилеплять к листьям нашего веника. От каждой шёл шнур к датчику, и веник сделался похож на запутанный клубок разноцветных ниток.

Наконец мы решили –  пора. И дали на основание корнеплода слабенький ток –  такого не хватило бы, чтобы убить муху.

Веник встрепенулся. Из середины поднялись гляделки на длинных прутьях и уставились на нас. До сих пор он избегал зрительного контакта. Он несомненно понимал, какая сила в этих гляделках. Но сейчас мы его испугали.

Гробус до того пробовал с ним разговаривать. Он прикреплял к корнеплоду «фасолины», вроде тех, совсем старого образца, которые вы откопали неизвестно где и пытаетесь через них получать подсказки во время зачётов. Можно подумать, я не знаю, как выглядит ухо курсанта со вставленной в него «фасолиной»!