Юлия ВенедиктоваЗвезда Энцелада
Что чувствует человек, с корнем выдранный из родной среды обитания?
Сколько требуется времени, чтобы в новых условиях снова начать ходить, чувствовать, верить? Сколько сил у него уйдёт, чтобы регенерировать выжженные клетки и залатать раны? Сколько стылых дней потребуется, чтобы прижиться, привыкнуть, смириться?
Сколько можно дышать выгрызенными лёгкими, идти на стёртых до колен ногах, любить сердцем, давно скорчившимся от непереносимых предательств и мук?
Сколько можно жить, зная, что так, как раньше, не будет уже никогда?..
Когда на Земле я, ведомая наукой и вдохновением, бьюсь над созданием нового модуля для внеземных оранжерей, все мои мечты устремляются в космос – к его величию и холодности, к его невероятной красоте и таинственности, над самодостаточностью которых мы будем биться ещё не одну сотню лет.
Когда на космическом корабле я встречаю у иллюминатора новый рассвет, душа моя болит о Земле. Раздираемой войнами и нашей глупостью, родной и тёплой, живой и терпеливой, одним существованием которой мы обязаны всем и которую с таким трудом учимся уважать.
Одиночество, охватывающее меня на борту станции, едва переносимо. К счастью, там у меня есть конвейерные модули с овощами и зеленью – маленькие частички дома в этом стерильном на эмоции пространстве. И чем больше щемит моё сердце, тем больше занятий я себе нахожу.
Когда-то я пообещала отцу, что у космического экипажа будет полный запас свежих витаминов, культивированных мною. Будут все овощи и фрукты, о которых только может помечтать душа вдали от родного дома. С тех пор я верна своему слову.
Мой цветущий сад, мой бункер, моё детище, моя сбывающаяся мечта, в которой я днюю и ночую – репетиция масштабной космической оранжереи, которая раскинется за сотни километров над землёй.
В контейнерах кудрявится салатная зелень, помидоры, огурцы, пышным цветом буйствуют цветы. Мне просто жизненно необходимо, чтобы по своим вкусовым качествам они не уступали своим наземным собратьям.
Во встроенных в стены аквариумах двигают плавниками разноцветные рыбы. Это факультативная часть, мой голый интерес. Когда-нибудь и другие планеты будут заселены живыми организмами.
Я замираю у отсека с медузами – их танец завораживает. Полупрозрачные и переливающиеся разными цветами, они кружатся, пульсируют, будто слышат ритм самой Вселенной. Нежно-кружевные, с виду абсолютно эфемерные создания, они дышат всем своим телом, отдаются жизни всем своим существом.
Разве способны мы равняться с инженерной мыслью и изяществом решений нашей планеты, создавшей такую совершенную форму?
Мой отец любил медуз всецело и беззаветно. Вспоминаю, как мы сидели с ним рядом –
я будто бы до сих пор чувствую тепло его плеча – склонённые над детской энциклопедией, и он восклицает голосом, полным благоговейного огня:
– Вот они, Софьюшка! Медузы. Они точно всё знают. Именно с них началась наша жизнь, настоящая! Именно им мы всем обязаны!
Потом он начинает объяснять про то, как после смерти медузы, медленно кружась, падают на дно океана и насыщают атмосферу кислородом, так необходимым для развития жизни.
Я стараюсь запомнить каждое его словечко, задерживаю дыхание, прижимаюсь к нему, и мне передаётся вся его любовь и взрывной энтузиазм.
–Я люблю медуз! – кричу я, прыгая по дивану. – А мы полетим с тобой в космос вместе, папа? А ты покажешь мне свой Энцелад?
– Конечно, – отзывается он, хохочет, подбрасывая меня к потолку. – Ты только дорасти, Соня! У нас впереди столько всего интересного.
Ты только дождись, папа… Ты ведь ещё ждёшь?
Проверив точность автоматического полива, я закрываю отсек и возвращаюсь к рабочему месту. На столе стоит контейнер с медузами – они другие, это видно невооружённым глазом. На самом деле космические. Несколько дней назад они вернулись из космической экспедиции, родившиеся у обычных земных медуз прямо на корабле. Они другие, это видно сразу, и сердце моё сжимается от тоски и тревоги.
Космические малыши. Дети невесомости, которые совершенно дезориентированы на нашей планете. Их движения не похожи на танец, скорее на неуклюжие попытки и слепое исследование пространства. Попытки к жизни, жалкие потуги.
Этот вид медуз – turritopsis nutricula – называют бессмертными. Опустившись на дно океана и пережив краткую стадию перерождения, они снова формируются в медуз.
Так что же их ждёт теперь? Страшное существование, обречённое на вечное страдание?
Космические дети, очередные жертвы великой и безжалостной науки.
Но если… если папа был прав? Тем более если есть хоть один шанс вернуться домой, почему бы им не воспользоваться?
Я замираю, и моё сердце совершает какой-то невероятный прыжок в ледяную пропасть, чтобы тут же вернуться с разгорающейся искрой.
Хватаю контейнер – слишком тяжёлый, чтобы совершить необдуманный поступок. Но моё решение из другой серии, это зерно слишком долго зрело и сейчас упало в самую благодатную почву. Это решение – конец привычного, фатальный конец старого и начало новой жизни. Жизни, которая больше всего соответствует мне сегодняшней и настоящей.
Целую вечность еду в лифте и бегу к стоянке, обнимая контейнер, бомбардируемая дружелюбными взглядами. Все давно привыкли к моему безумному виду во время посещения очередных идей, и удерживаются от вопросов.
Устраиваю «аквариум» на переднем сиденье, глажу его бок. Медузы не реагируют. Завожу машину, приговаривая: «Потерпите, дорогие, потерпите», будто бы им есть дело до моих телодвижений.
На шоссе дикие пробки, и я злюсь, страдая от безысходности. Дорога до ракетного комплекса занимает неоправданно много времени. С современной техникой и возможностями до Луны теперь добраться быстрее, чем до соседнего города.
Оказавшись, наконец, на пустынной улице, я давлю на газ и отдаюсь скорости и свободе. Рыжие огоньки фонарей на обочине сливаются в одну яркую линию.
Далеко впереди раздаётся оглушительный грохот и звон разбившихся стёкол. Следующий участок пути открывает мне чудовищную картину – две машины, столкнувшиеся друг с другом, разбиты практически всмятку. Они стоят, вжившись друг в друга, дребезжат своими изуродованными телами, источая дым и ужас.
Я набираю номер скорой помощи, одновременно тормозя и выпрыгивая наружу.
Пассажиры первой, их трое, не подают признаков жизни. Во второй (она выглядит немного целее) за рулём, едва постанывая, полулежит молодая женщина, её лица практически не разглядеть из-за подтёков крови, а из ощерившейся пасти салона на меня смотрят обезумевшие детские глазёнки.
Сама не успеваю понять, как вырываю дрожащего ребёнка из недр машины. Устроив его в безопасной тиши своего салона, с трудом высвобождаю женщину из покорёженной груды металла.
Телефон продолжает отплёвываться механическим голосом робота, и я срываюсь с места – ближайшая больница в четырёх километрах, так будет быстрее.
В приёмном покое к нам бросаются санитары.
– Имя, адрес! – требует дежурная сестра.
– Срочно позовите врача! – ору я в ответ.
Сестра безуспешно сканирует отпечатки пальцев и радужку глаз еле живой потерпевшей. Я замечаю её тонкие руки и слышу прерывистые хрипы.
– Мы не можем идентифицировать её личность!
– Вы здесь все с ума посходили?
Мне кажется, что я сейчас к чертям разнесу всю эту больницу с дурацкими правилами и нелепыми порядками, но меня удерживает маленький мальчик, измазанный в крови, повисший на моей ноге и по-щенячьи поскуливающий.
Кажется, где-то в своём развитии мы свернули совсем не туда и вкладываем бешеные деньги в мечту, взираем жадными глазами на далёкие неприступные планеты, вместо того, чтобы сделать свой дом безопасным и отзывчивыми – его жителей.
То ли личность удаётся идентифицировать, то ли остатки совести плещутся даже в этих исполнителях прогнившей системы, но женщину увозят в операционную.
Всю ночь я сжимаю в руках маленькое вздрагивающее тельце и глажу, успокаиваю, шепчу и обещаю. Может быть, и нужна я была именно для того, чтобы однажды оказаться в нужном месте в нужное время и помочь неокрепшей психике справиться, а не для того, что я сама себе напридумывала, называя ценностями и целями…
Вспоминаю ту далёкую страшную ночь, когда мы остались без мамы. Мне было всего четыре, и я не полностью понимала, почему улыбка больше не освещает папино лицо, а в уголках глаз дрожат слёзы.
– А мама к нам ещё вернётся? – спросила я, кусая пальцы.
– Мама выбрала самую яркую звезду, – сказал папа, показывая на небо. – Оттуда она будет посылать тебе всю заботу и нежность, которую дарила дома. Звёзды никогда не подводят, Соня.
Я беру на руки поникшего мальчика и подношу к большому окошку в конце коридора.
– Что бы ни случилось, смотри на звёзды, – шепчу я. – Они берут на себя часть нашей боли и очищают душу. Если звёзды на небе, значит, всё будет хорошо.
Время течёт невыносимо медленно, мозг отказывается оценивать всё происходящее. Я с трудом соображаю, какое сейчас время суток, сплю я или бодрствую. Но когда в коридоре появляются люди, к которым бросается мальчик, я чувствую свою миссию выполненной. Миссию номер один.
Из палаты выходит врач, вытирает испарину, снимает перчатки и с уставшей полуулыбкой разрешает родственникам войти.
Я впитываю глазами успокоение, разлитое по детскому личику и покидаю это место.
Остаток дороги до ракетного комплекса проходит без происшествий. Кажется, больше ничего не мешает мне осуществить миссию номер два.
Когда мой отец летал в космос, это казалось таким далёким, почти невозможным – совершить самостоятельный пилотируемый полёт на компактном сверхскоростном корабле и вернуться из космоса быстрее, чем сходить в магазин за запасом продуктов. Ну, почти. Новейшие разработки были испытаны несколько раз, но сегодня я хочу подкинуть «Цианее» новое испытание.