жи мне все по порядку, не надо без вот этих вот взглядов сложных, ладно?
— Ну, в общем, я пыталась тебя отговорить крутить шашни с его женой, но ты сказал, что все будет нормально. А, стоп, сначала был еще тот случай с твоей публикацией в комсомолке…
Рассказывать она не умела совершенно. Перескакивала с пятого на десятое, отвлекалась на какие-то дурацкие подробности и каких-то наших однокурсников и их отношения.
Но кое-какую картину из ее сбивчивого рассказа я уяснить все-таки смог.
Этот Прохор был какой-то шишкой среднего пошиба в минторге. Как и почему мы схлестнулись, я не совсем понял, но важно было то, что мужик был нечист на руку, что-то я про него такое узнал, но конкретного компромата у меня не было. Но я был настырный и идейный, и весь такой за справедливость. Попер как танк вперед, получил щелчка по носу, меня попросили поумерить прыть и сидеть на попе ровно. Ну и вот тогда я как раз закусился. Правдоискатель такой. Решил найти, что этот Прохор скрывает, и накатать разгромную статью. И заяву в прокуратуру заодно. Мол, непонядок, что у нас жулики в министерствах сидят, мы же Советский Союз.
Но у него все было везде схвачено, не подкопаешься. Я приуныл, а потом на каком-то мероприятии познакомился с его супругой. Случайно там закрутилось или нет, Аня сама не поняла, но я стал частым гостем в том доме на Котельнической набережной. Обычно в то время, когда самого хозяина дома не было. Чем я там занимался, я особенно не рассказывал, но зато именно Татьяна обеспечила нас проходками в Космос и внештатной работой за неплохую денежку.
Ну и в один прекрасный момент это открылось.
Прохор предложил замять дело без скандала, потому что никому не нравится выглядеть рогоносцем. А я…
Ну типа согласился.
Но в тот момент я уже что-то раскопал. И ниточки каких-то грязных историй, связанных с Прохором вели как раз в Новокиневск.
Снова был серьезный разговор, снова я уперся. И даже на меня вроде как повесили чуть ли не уголовное дело. Но вмешалась Татьяна, и так у меня появился новый паспорт. И распределение в Новокиневск, причем не куда-нибудь, а на шинный завод, который как раз как-то и связан с Прохором.
— То есть, получается, что меня попытались убить сразу же, как только я с поезда сошел? — спросил я.
— Не совсем, мы же с утра приехали, — сказала Аня. — Неужели не помнишь вообще ничего?
— Рассказывай ты, у меня какие-то отрывки только, — сказал я. — Особенно в этот самый день. Вообще, кажется, ничего кроме перрона не помню. Ну и подъезд еще.
— Мы поехали к твоему другу сначала, к Гарику, — Аня вздохнула. — Вы дружили еще с детства, ваши отцы в Новокиневск вместе переехали. Ты думал, что у него остановишься сначала. Но там у него жена и ребенку семь месяцев. Вы еще о чем-то долго говорили на кухне, ты сказал, что потом расскажешь. Потом мы поехали к Алле. И когда тебя позвали к телефону, ты вроде как обрадовался, потому что думал, что те двое от Гарика и пришли. Но потом вы вышли на балкон покурить, и…
— Так, примерно понял и даже кое-что вспомнил, — сказал я. — Так почему ты уверена, что квартиру Аллы разгромил именно Прохор?
— Ну может не он сам, но точно от него, — уверенно заявила она.
Прохор… Прохор… Совсем недавно кто-то мне говорил о Прохоре. Игорь! Хотел, чтобы я от него отцепился. Так что же это получается…
— Да блин, ну сам подумай! — Аня закатила глаза с видом «вот ты тупой!» — Ну а кто еще-то? Кому надо? Он в Москве со мной тоже ведь разговаривал. Тихо так, вкрадчиво, не кричал, не угрожал. Просто намекал на то, что если я тебя не остановлю, то неприятности будут у меня. Ну вот… А потом, получается, он узнал, что ты жив и работаешь. А потом… Да и перстень этот еще! Не может быть таких совпадений.
— А что перстень? — спросил я, и у меня почему-то похолодело в животе.
— Ты правда ничего не помнишь или издеваешься надо мной? — Аня уставилась на меня немигающим взглядом.
Глава пятаяОт Ани до Анны
Я ушел от Ани совсем рано, как только увидел в окно, как по пустой дороге пролязгал всеми своими запчастями первый автобус. Не смог уснуть. И дело было даже не в неудобной и скрипучей раскладушке, на которой боишься пошевелиться. А во всем сразу. Какой-то Гарик. Какой-то Прохор. Какое-то кольцо.
И эта квартира еще, в которой у меня то в животе холодеет ни с того ни с сего, то колени подгибаются. В принципе, понятно, почему, так-то… Но не до сна. Так что когда Алла на нас прикрикнула из соседней комнаты, чтобы мы перестали шушукаться и мешать ей спать, я сначала просто смотрел в темный потолок, а потом встал и устроился на стуле у окна. Окна выходили на Закорский тракт, но дом стоял к нему не вплотную, а несколько в отдалении. Между домом и дорогой — обширный пустырь. По весне на нем образуется огромная глубокая лужа. Мы с пацанами как-то построили плот, чтобы быть как настоящие мореходы. Вот только он оказался непрочным, так что я явился домой по пояс мокрый…
Кольцо, да.
Кольцо появилось у меня одновременно с нашей с Аней работой в гостинице «Космос». Черненое серебро и изумруд с туманными пятнами внутри. Недорогое. Но очень заметное, потому что явно не советская фабричная штамповка, а чуть ли не семейная реликвия. Я таскал его на мизинце, практически не снимая. Но в подробности, как я его получил, Аню не посвящал. Судя по всему, мне его не то Татьяна дала. Не то она рассказала что-то важное про эту вещицу, а я ее незаметно стянул. Надеюсь, все-таки, не второе. Неприятно про себя узнавать, что ты мелкий воришка. Но, судя по тому, что таскал я его, практически не снимая, получил я его законным путем.
А вот когда это кольцо на моей руке заметил Прохор, то случился единственный эпизод, когда вальяжный чиновник вышел из себя и чуть ли не при всех готов был броситься в драку. После этого я кольцо снял и куда-то спрятал. И на все требования Прохора вернуть вещь, с ясными глазами утверждал, что не понимаю, о чем это он.
Почему-то мне было важно привезти это кольцо в Новокиневск. И в поезде оно у меня еще было. Но вот потом среди своих вещей я его не нашел.
На продуваемой всеми ветрами остановке кроме меня был только еще один дядька. То ли тоже возвращался домой после, загостившись за полночь. То ли врач, у которого смена начиналась раньше, чем у всех.
Селектор бубнил на половинной громкости, а я, чтобы не тратить зря время, листал подшивку «Новокиневского шинника» за прошлый год. Работать в советской газете оказалось совершенно нетрудно. Примерно как с механики пересесть на автомат. Вот, например, этот самый селектор. По своему давнему рефлексу я делал стойку и навострял уши в тот момент, когда там явно что-то шло не так. Раз обороты повышаются, значит есть вероятность скандальчка, достойного крупных букв в заголовке. «На цех вулканизации надвигается буря увольнений» или, скажем «Плановому отделу дали втык за мечтательность». Я даже разок написал подобную заметку, но Антонина Исааковна посмотрела на меня своим медленным задумчивым взглядом и мягко сказала:
— Не подойдет.
Потом я попытался отстоять свою точку зрения, но мне популярно объяснили две вещи. Во-первых, эту заметку снимут с публикации еще на этапе верстки. А во-вторых, задача советской прессы — это не кидаться какашками, а вдохновлять на свершения. А если мне непременно хочется покритиковать начальство или рассказывать о чем-то не очень лицеприятном, то мне пора на курсы тонкой иронии и навыка писать между строк. В общем, я признал себя ослом и снова закопался в подшивки старых газет.
Невзирая на предостережение профессора Преображенского.
На самом деле, если отвлечься от тяжеловесной поступи передовиц, то газеты были не такие уж и плохие. Ну, «Новокиневский шинник», конечно. Наверное, возьмись я вдумчиво изучать газету «Труд» или, скажем, «Правду», я бы приуныл гораздо больше. А наша многотиражка в целом очень грамотно и изящно создавала образ живого и дышащего коллектива, в котором постоянно что-то происходит. То спартакиада, то концерт, то награждение рационализаторов, то конкурс самодеятельности, то еще какие-нибудь общественные события. Первые лица — сплошь герои и подвижники, рабочие — энтузиасты и широко улыбаются. А редкие пороки в виде пьянства и прогулов, осуждаются и язвительно высмеиваются.
Планы выполняются и перевыполняются. Обязательства — берутся. Рекорды — ставятся и побиваются. Изящная и добрая показуха. Но почему-то негатива не вызывающая. Как школьная стенгазета. Вообще не мог отделаться от ощущения, что стиль газеты какой-то детский. Слегка восторженный, самую чуточку. Похож на отличника-семиклассника в первом взрослом костюме и с тщательно зачесанным пробором.
И когда я, кажется, ухватил наконец-то этот, говоря современным языком, вайб, в редакцию ворвался жизнерадостный Эдик. Гораздо более радостный, чем положено ранним утром после толкучки в троллейбусе. И вид он имел тоже весьма торжественный. Вместо всегдашних разноцветных рубашек и жилеток — кофейного цвета костюм и белая рубашка. И даже галстук. Он остановился у зеркала и достал из кармана расческу.
— А ты чего такой нарядный? — спросил я, захлопнув подшивку. От желтоватых страниц во все стороны полетели пылинки.
— Я же вчера говорил! — Эдик скорчил обиженное лицо. — Иду в ресторан вечером. Буду предложение делать!
А, точно. Был разговор. Он уже два года ухаживает за какой-то особенной девушкой, и последние пару месяцев все никак не мог выбрать момент, чтобы предложить ей руку и сердце. Коллеги к этой романтической истории относятся иронично, потому как Эдичка наш тот еще ходок. Но он всех все время осаживает, чтобы не смели шутить шуточки над его настоящей любовью.
— Отличный костюм, — дипломатично сказал я. — В какой ресторан идете?
— В «Калину красную», на Союза Республик! — он гордо подбоченился.
— Ого, ничего себе! — присвистнул я. — Как тебе удалось туда пробиться?
— Связи, друг мой Иван, связи! — многозначительно улыбнулся Эдик, продолжая любоваться на свое отражение в зеркале.