— То-то, осознал! А то не верил… Все только о себе и думаешь, а тут в твоих руках судьба целого мира!
— Что же мне делать? Крылышки из кисеи ладить? Стать активистом Общества спасения на водах? Или организовать Союз борьбы с компьютерными играми в рабочее время? Пользуешься ты, Дед, моей доверчивостью и впечатлительностью! А мне и без тебя тошно.
— Понятно, отчего. Во-первых, тебя совесть проснувшаяся гложет, а во-вторых, работает обратная связь. Ты взбаламутил роллитянам планету, а их страдания отраженным эхом будоражат твой организм. А как ты жил раньше, пока жена дома была?
— Ну как, как… Нормально жил! Дом, работа, дом, работа. В общем, все так живут. Ну, в кино сходишь иной раз. На природу в выходные смотаешься… Скучновато, наверное.
— Вот и роллитяне так же существовали. Ровно, стабильно, без взлетов, но и без закидонов. Их планета не стала для Галактики источником новых идей, научных открытий. Она была просто красивым курортным местечком.
— Выходит, я неправильно жил?
— А ты что же, всерьез полагаешь, будто от тебя есть какая-то польза? Оттрубил свое с восьми до семнадцати, поперекладывал в своей лаборатории бумажки, в сортире покурил, а кончил смену — рога в стену. Это тебе польза от такого способа существования, а не обществу. Ты сам залез в житейский тупик и целую планету туда же заволок. Попробуй на моей планете Идеант разразись катаклизм, они его живо в узду заберут, да еще к делу применят!
— Что, и у тебя есть планета? — ревниво спросил Колобов.
— У всех, — спокойно ответил Дедушев. — Я же говорю — все мы связаны со звездами незримыми узами родства. Только вот не чувствуем за собой ответственности. Вот как ты!
— Я… — Колобов понурился. — Что я? Я-то уже того… Чувствую.
Он сгреб со стола грязную посуду и понес в мойку. Его одолевали непривычно тяжелые, объемные мысли. О Вселенной, о звездах и планетах. О судьбах цивилизаций.
— Надо их как-то выручать, — сказал он в унисон своим думам. — Что бы тут этакое изобрести? А, Дед?
— Курить брось, — посоветовал тот. — Кран почини. Плинтус прибей. Полы пропылесось. Живешь в некомфортных условиях, а у них там мантию лихорадит.
Колобов сходил за разводным ключом.
— А эта твоя Идеант, — сказал он. — Она далеко от моих?
— Порядочно. Да только расстояние здесь не помеха. Если хочешь знать, идеантцы давно уж к твоим прилетели. И аморайцы. И найвиане — это Веры Лисичук из техбюро планета.
— Как же, как же. Комсомолка, спортсменка, просто красавица!
— Не ерничай. Просто правильно живет девчонка, и планета у нее правильная. Так вот, все мы уже там. Только высадиться не можем.
— Опасаетесь? — с неодобрением спросил Колобов.
— Вовсе нет. Барьер там, Колобок. А за барьером — боевые звездолеты.
— Чьи? — Колобов от изумления упустил на пол истрепанную прокладку. — Кто посмел?!
— Есть такая пакостная сила в Галактике — империя Моммр. Темная сила. Живут по нелюдским законам. Для себя-то, наверное, тоже правильно, да только получается, что окружающим — во вред. Никто с ними не может договориться, а они не хотят. Думают, будто лишь они одни — истинно прогрессивная цивилизация, а все прочие — выродки. Вот они-то и дожидаются, когда Роллит дотла выгорит.
— Все же я чего-то не пожимаю, — сказал Колобов. — Ты говоришь, происходящее там — лишь проекция наших поступков на галактические процессы. Роллит, то есть я, допустим, гибнет. Идеант, то есть ты, спешит на помощь. Все как будто сходится: ты сидишь здесь и давишь на мою размягченную психику. Но почему там очутились какие-то найвиане?
— Никаких парадоксов. Верочка Лисичук давно к тебе неравнодушна, это видят все. Кроме тебя, естественно, потому что ты слишком ленив, чтобы на работе думать о чем-то, помимо обеда и получки. Вспомни: разве не предлагала она тебе вступить в общество любителей бега? А в турпоход на сопки не зазывала разве? А в театральный кружок?
— Было, — нехотя согласился Колобов.
— И заметь: все это не потому, что она вознамерилась отбить тебя у жены. Подобная мысль чужда ее нравственно цельной натуре. Просто ей невыносимо видеть, как ты, неплохой, в общем-то, мужик, тратишь себя по пустякам.
— Дед, — вдруг встрепенулся Колобов. — А давай тебя на ней женим!
— Псих! — обиделся Дедушев.
— А эти… Как их?. Аморайцы? Они кто?
— Твоя жена Циля.
— Ну ты даешь!
— А что тут удивительного? Вот она уехала и сейчас там, на юге, вместо того, чтобы развлекаться на всю катушку, места себе не находит. Как-то ее ненаглядный, чем-то он сейчас питается, и кто же за ним, разнесчастненьким, приглядывает? И вообще у меня есть сильное подозрение, что она тебя элементарно любит.
— Верно, — горделиво сказал Колобов. — Цилька у меня такая. Баба что надо. Тогда последний вопрос: кто стоит за этими гадами из империи Моммр?
— Ни за что не угадаешь!
— Неужто Бабьев? Сильно он вчера пасовал на трех тузах против меня.
— Мелкая, ничего во Вселенной не значащая планетка Шушуга, куда свозят всякий галактический хлам, если ему не найдется иного применения.
— Ежикян? На техсоветах все время на меня тянет.
— Газопылевая туманность без всяких перспектив на планетообразование!
— Сдаюсь, — Колобов поднял руки кверху. — Не иначе, как сам шеф Пентагона.
— Вольф.
— Кто-кто?!
— Вольф. Надёжа наша и светило, без пяти минут доктор наук, обладатель самых твердых моральных устоев во всем нашем славном институте, да и в городе тоже.
— Быть того не может! Он же такой положительный, что его в электролизе можно использовать вместо анода!
— Вот именно. Недавно он имел беседу с директором о необходимости сократить штаты и перейти на новую систему премирования. Предлагал, в частности, упразднить вашу лабораторию, свернуть тематику, а фонды передать на более перспективные разработки.
— Но ведь, если по совести, правильно же предлагал!
— Неправильно, Колобок. Беда не в вашей тематике, а в том, что вы ее завалили. Ваша работа, доведи ее кто-нибудь до ума, ничуть не плоше того, чем занят Вольф. Но он будущего за ней не видит, не знает людей, которые бы ваш завал расковыряли. И поэтому не без оснований полагает, что его личная синица в руках полезнее вашего убогого заморенного журавля.
— Вообще-то есть в нем что-то от автомата, — заметил Колобов раздумчиво. — Поговаривают, он никуда, кроме библиотеки, не ходит.
— Ходит, — возразил Дедушев. — На теннисный корт. Полезно для здоровья, а здоровье нужно для реализации его, Вольфа, замыслов. Кто же, в самом деле, будет двигать науку? Не ты же, куряка и лентяй. Не мусорный же Бабьев, не Ежикян газопыльный. Он, Вольф.
— Мом-мра, — с ненавистью сказал Колобов.
Домой Вольф вернулся необычно рано. К его разочарованию, в ущерб традиционному распорядку библиотека оказалась закрыта на санитарный день. Что бы это могло значить — санитарный день в библиотеке? Травля книжных червей инсектицидами? Поголовная вакцинация обслуживающего персонала противостолбнячной сывороткой? Так или иначе, планы изучения текущей научной периодики пошли прахом. В плотном жизненном графике Вольфа внезапно образовалась четырехчасовая прореха.
Он не торопясь избавился от прокаленного солнцем пиджака, ослабил узел галстука. Прошелся по комнате, ведя пальцем по книжным переплетам, втрамбованным в стеллаж, от стены до стены — пыли набралось преизрядно. Ткнул все тем же пальцем в клавишу угнездившегося на углу стола персонального компьютера «Коммодор», приобретенного в поездке на симпозиум в Осло. Тот с готовностью высветил на экране монитора приглашение к игре в «Лабиринт смерти». Жизни Вольфа ничто не угрожало: он в два счета достиг Черных Ворот, отягощенный добытым в схватках с подземной нечистью золотом, быстренько разделался с жутковатым Безымянным и его демонами. Выслушал исполненную в его честь трехголосую мелодийку — как и вчера, и третьего дня, и месяц тому назад.
Вольф сел за стол, придвинул поближе пульт и уверенно выстучал по клавишам заголовок: «К вопросу в…» Здесь он испытал некоторые колебания и, чтобы освежить в памяти личные творческие планы, вывел в угловое окно монитора реестр проблем, о каких надлежало довести до широкой научной общественности его, Вольфа, личные соображения.
В прихожей коротко тренькнул звонок.
Кто бы это мог быть? Неужели снова собрание квартиросъемщиков? На гладком лице Вольфа мелькнула гримаса неудовольствия. Он не любил долгие и беспредметные обсуждения.
На пороге стояли два расхристанных субъекта. И оба положительно были знакомы Вольфу.
— Прошу прощения, — сказал первый, в мятой безрукавке, линялых джинсах и пыльных кроссовках, что мало согласовывалось с его далеко не юношеским обликом и уж никак не вязалось с выпуклым, через ремень, животом. От него отчетливо пахнуло отработанными пивными парами.
— Разрешите пройти? — спросил второй, туалет которого состоял из архаических кримпленовых брюк, бежевой сорочки под блеклым пиджаком, в каком хозяин его, очевидно, танцевал еще на выпускном балу в средней школе, и каких-то непотребных пегих ботинок. Под мышкой он держал некий прибор, определенно напоминавший портативный телевизор в жутком состоянии.
Первый, похожий на сильно запущенного интеллигента, работал в «тупиковой ветви» — лаборатории, целую вечность корпевшей над никому не нужной темой. «Кит на заклание, — отлаженный на все случаи жизни мозг Вольфа генерировал версии, тут же выдавая варианты поведения в возникшей ситуации. — Пришел молить о снисхождении. Отказать. Выпроводить и сообщить заму по науке. Всемерно ускорить прохождение докладной записки о реорганизации». Второй чем-то занимался в другом, тоже сомнительном, отделе с экзотическим названием «Полигон», где воплощались в металле и обкатывались отдельные прикладные разработки института. «За компанию с первым. Нес телевизор на свой „Полигон“, чтобы отремонтировать в рабочее время с использованием институтских технических ресурсов. Нет, сегодня воскресенье. Значит, берет шабашки на сторо