— Ну? Так поздравляю!
— И я решила поступить на службу.
— Ого…
Карл был удивлен не меньше моего. Однако на Карменситу это было похоже. Она никогда не болтала зря, все свои дела держала при себе.
— Ты это серьезно?
Ужасно умный вопрос с моей стороны!
— А зачем мне шутить? Я хочу пилотировать космические корабли — по крайней мере, постараюсь попасть в пилоты.
— Почему бы нет? — быстро сказал Карл.
Он был прав — теперь я понимаю, как он был прав. Кармен была маленькой и проворной, плюс отличное здоровье и отличная реакция. Вдобавок она замечательно ныряла и была очень сильна в математике. Сам-то я имел всего лишь «С» по алгебре да «В» по деловой арифметике, она же давно обогнала школьную программу и проходила курс повышенного типа. Я никогда не задумывался, зачем ей это надо. Ведь маленькая Кармен была такой пестрой и воздушной, что ее даже представить за серьезным делом было невозможно.
— Мы… то есть я, — сказал Карл, — я тоже иду вербоваться.
— И я, — добавил я. — Мы оба.
Нет, я вовсе не собирался говорить это! Мой язык будто сам сказал за меня!
— Да? Вот здорово!
— И я тоже хочу учиться на космического пилота, — решительно добавил я.
Она не стала смеяться, ответ был вполне серьезным:
— Отлично! Мы, может, еще там столкнемся. Хотелось бы!
— Столкновение на трассе? — засмеялся Карл. — Это для пилотов не дело!
— Не мели языком. На земле, конечно. А ты тоже собираешься в пилоты?
— Я?! Нет, не собираюсь я водить грузовики! Старсайд, конструкторский корпус, — вот это для меня! Если возьмут, конечно. Электроника!
— Ничего себе, грузовики! Вот забросят тебя на какой-нибудь Плутон и оставят там на холодке! Да ладно, ладно. Удачи. Ну что, идем?
Вербовочный пункт находился в ротонде. За деревянным барьером там сидел сержант космофлота при полном параде — пожалуй, даже слишком, — будто цирковой клоун, изображающий сержанта. Вся грудь его была в нашивках — я и наград-то таких не мог припомнить. Однако правая рука его была оторвана почти по самое плечо… и рукав зашит; а когда мы подошли к его перегородке, то увидели, что у него нет и обеих ног.
Однако ему самому это, кажется, ничуть не мешало.
— Доброе утро, — сказал Карл. — Я хочу поступить на службу.
— И я тоже, — добавил я.
Он не обратил на нас никакого внимания. Ухитрившись как-то, не вставая, отвесить поклон, он произнес:
— Доброе утро, леди. Чем могу служить?
— Я тоже хочу поступить на службу.
Он улыбнулся:
— Прекрасно, девушка! Если вас не затруднит пройти в комнату двести один и спросить там майора Рохес, она займется вами.
Сержант окинул Кармен взглядом:
— В пилоты?
— Да, если это возможно.
— Отчего ж, по-моему, у вас для этого все данные. Ну что ж, вам к мисс Рохес.
Поблагодарив сержанта и бросив нам «Увидимся!», Кармен ушла. Сержант наконец-то обратил внимание на нас. Смерив нас взглядом, он спросил с полным отсутствием вежливости, выданной им Карменсите:
— Ну что? Куда? Трудовой батальон, а?
— Нет-нет, — сказал я. — Я собираюсь стать пилотом!
Он только взглянул на меня и обратился к Карлу:
— Ну а ты?
— А меня интересует корпус научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, — сказал Карл сдержанно, — особенно электроника. Я думаю, шансы у меня неплохие.
— Это точно, неплохие, если они есть, — мрачно буркнул сержант. — А если окажется, что ни подготовки, ни таланта у тебя нет, то и шансов, считай, нет. Слушайте, как по-вашему, для чего меня тут, при дверях, держат?
Я не слишком-то его понимал.
— А для чего? — спросил Карл.
— А для того, что правительство наше вам все равно ничего нового не покажет — завербуетесь вы там, или как… Сейчас, знаешь, мода такая пошла — один срок отслужил, нацепил планочку на грудь; с понтом — ветеран… а сам, может, и оружия-то в руках не держал! Однако ежели ты так уж хочешь послужить и даже того, что я тебе тут толкую, не послушаешь и не уберешься домой, то, конечно, возьмут тебя, это тебе по конституции положено… Закон такой: кто угодно, хоть мужчина, хоть женщина, имеет право отслужить и получить полное гражданство. И куда же нам, спрашивается, всех этих добровольцев девать? Они большей частью и не годятся ни на что путное! Далеко не всякий может быть военным; у большинства из тех, кто приходит вербоваться, той самой, первейшей солдатской принадлежности — и нету! Вот как по-вашему, что требуется, чтобы стать хорошим солдатом?
— Не знаю, — сознался я.
— Люди обыкновенно думают: раз имеешь от рождения две руки, две ноги да тупую башку, так и достаточно. Для пушечного мяса — точно, хватит. Может, какой-нибудь там Юлий Цезарь на этом бы и успокоился. Однако нынче настоящий солдат — это первым делом специалист высшего класса, в другом месте его иначе как «маэстро» и не называли бы, так что тормоза всякие нам тут не нужны. Вот потому для тех, кому загорелось отслужить срок безо всяких к тому способностей, мы придумали целую уйму грязных, неприятных, а порой и опасных занятий, от которых они тут же сбегут к мамочке — с поджатым хвостом и безо всякой выслуги. По крайней мере, до конца жизни будут помнить, что гражданство — это не так себе слово, за него приходится дорого платить! Взять хоть ту юную леди — пилотом хочет быть. Хотелось бы думать, что будет. В хороших пилотах всегда недостаток… А если нет — зашвырнут ее в какую-нибудь Антарктику; глазки ее симпатичные покраснеют от искусственного дневного света, ручки огрубеют от грязной работы…
Я хотел было сказать, что Кармен даже в крайнем случае станет не меньше чем программистом на станции слежения — в математике она действительно сильна. Но он продолжал:
— Стало быть, посадили меня тут, при дверях, чтобы таких, как вы, отсюда спроваживать. Вот гляньте-ка.
Он повернул кресло, чтобы мы могли убедиться, что у него действительно нет обеих ног.
— Пусть, к примеру, вас даже не забросят на Луну копать туннели или не сделают из вас морских свинок для изучения новых болезней; ну найдутся у вас все же кой-какие таланты. Может быть, даже удастся сделать из вас настоящих бойцов. Так поглядите на меня. И с вами вполне может то же самое стрястись… если только не отыщете во цвете лет свои два квадратных метра и вашим родичам не отстукают депешу — мол, глубоко сожалеем… А это, я вам скажу, бывает в наши дни гораздо чаще — хоть в бою, хоть на учениях, раненых сейчас считай что нет. Ну, отбросите копыта, сунут вас в гроб, да и все дела… Я-то — дело особое, мне повезло… хотя, по-вашему, может, везеньем это и не назовешь.
Он помолчал, затем добавил:
— И чего вам на месте не сидится? Пошли бы спокойно в колледж, стали бы химиками, или страховыми агентами, или еще кем… Срок службы — это вам не скаутский лагерь, а самая что ни на есть настоящая военная служба. Грубая, опасная — пускай даже у нас нынче мир… От военного времени всяко не шибко отличается. И ни тебе каникул, ни приключений, ни романтики… Так как оно?
— Я пришел поступить на службу, — ответил Карл.
— И я тоже.
— Так ведь род службы не вам выбирать, это вы понимаете?
— Но наши пожелания все же сыграют какую-либо роль? — уточнил Карл.
— Сыграют, а как же. Это последнее, о чем вы можете просить до конца срока. Офицер по кадрам обратит на это внимание. Первым долгом проверит, не запрашивали ли на этой неделе, скажем, стеклодувов-левшей, если ты напишешь, что именно такую работу счастлив будешь выполнять, а затем с неохотой признается, что такое место есть, скажем, на тихоокеанском дне, и уже после станет проверять твои способности и подготовку. Один шанс из двадцати, что ему придется согласиться с тобой и ты получишь что хотел… пока какой-нибудь шутник из отдела распределения не выдаст тебе предписание для чего-нибудь совершенно противоположного. Ну а в других девятнадцати случаях кадровик оглядит тебя со всех сторон и найдет, что ты как раз тот, кто им нужен, — именно ты пригоден к тому, чтобы провести полевые испытания новой модели системы жизнеобеспечения в условиях планеты Титан…
Сержант помолчал.
— А на Титане, доложу вам, холодно! И диву даешься, как часто отказывает это экспериментальное оборудование! Но как ни крути, а полевые испытания — штука нужная; в лаборатории ведь всех условий не подберешь…
— Я буду специализироваться по электронике, — твердо сказал Карл. — Если для этого есть хоть какая-нибудь возможность.
— Ага. Так и запишем. А ты, парень, что будешь?
Я было засомневался, но вдруг до меня дошло: если сейчас не решусь, придется всю жизнь гадать — стою я чего-нибудь или просто «папенькин сынок».
— Я бы все же попробовал.
— Ну ладно. Только не говори потом, что тебя не предупредили. Метрики при вас? Давайте сюда. И дипломы — тоже.
Через десять минут, еще не приведенные к присяге, мы были на верхнем этаже, и нас принялись ощупывать, простукивать и просвечивать. По-моему, врачи нарочно задались целью отыскать у нас хоть какую-нибудь хворь. А уж если им это так и не удастся, то считай — годен!
У одного врача я спросил, много ли народу отсеивают по физнепригодности. Он страшно удивился:
— То есть… Нет, мы никого не отсеиваем! Да и по закону не положено.
— Как?! Но, извините, доктор, я имел в виду… Зачем же тогда вот так страху нагонять?
— Ну, некоторая надобность есть.
Он сделал паузу, чтобы треснуть меня резиновым молоточком по колену. Я в ответ слегка лягнул его.
— Надобность есть. Хотя бы для того, чтобы определить, какие обязанности вы в силах исполнять. Но если даже кто-нибудь приедет к нам в инвалидном кресле, будет в придачу слеп на оба глаза и достаточно туп, чтобы настаивать на поступлении, то и для него дело найдется. Скажем, считать на ощупь пушинки у гусениц. Непригодным может оказаться только тот, кому психиатр даст заключение о том, что он не в состоянии понять, о чем сказано в присяге.
— А-а… Доктор, а вы уже были врачом, когда поступали на службу? Или вас признали годным и уж после отправили учиться?