– Я знаю. На скале сохранились следы потока. Поэтому я и полез на обрыв.
– И встретил меня. А когда подойдет весь ваш народ, над обрывом уже будут стоять наши люди.
– Значит, война?
– Получается так.
– Катарин, ты хочешь войны?
– Нет. Мы встретились и не убили друг друга. Мы ели кашу из общего горшка и грелись у одного костра. Это веская причина, не говоря уже о том, что рядом поставлена гробница древних. Даже если старый пилот случайно погиб здесь, он не мог выбрать для гибели более удачного места.
– Что мы можем сделать, чтобы войны не было?
– Почти ничего. Ни ты, ни я не станем вредить своему народу, а это значит, что мой народ заселит плоскогорье и станет распоряжаться водой, а твои люди первыми войдут в долину. Это все равно случится, потому что всех нас гонит Соло. Но дальше кое-что зависит от нас. Голос разведчиков веско звучит на совете, и завет древних тоже на нашей стороне. Встретившись у гробницы, наши народы не должны вцепиться друг другу в горло. Я постараюсь уговорить своих соплеменников, чтобы они дали вам воду, ведь озеро так или иначе должно иметь сток. А вы, когда долина зацветет, дайте нам хлеб. После этого уже никто не захочет воевать. Три, а быть может, четыре поколения проживут рядом в мире, и кто знает, не станем ли мы, как встарь, одним народом.
– Нас разъединяет пролитая кровь, а объединяет древняя гробница и горшок каши, сваренной антиподами.
– Вот именно. Кровь еще не остыла, но она остынет, а старого обычая еще никто не нарушал. Мы должны попытаться помирить наших людей.
– Это будет непросто, – сказал Машок, – но я очень постараюсь. И вот я о чем подумал… Антиподы, живущие на той стороне, – что знают они о нас? Надо будет послать им подарок, сказать, что мы есть и не враги им.
– Какой подарок? Это они могут оставить горшок, полный каши, – она замерзнет в ледяной ночи и останется съедобной через тысячу поколений. А что можем оставить мы? Что может гореть – сгорит. Глина и камень рассыплются от страшного жара, бронза расплавится, железо изойдет на окалину. Холод сберегает, огонь разрушает все.
– Золото. С ним ничего не случится.
– Это верно, – согласился Катарин, – но ведь надо будет уговорить стариков расстаться с золотыми украшениями. Золота мало, далеко не у всех моих соплеменников есть золотой оберег. К тому времени, когда эта гробница уйдет под прямые лучи, мы сами станем стариками. Если вообще доживем.
Разговор иссяк, настала тишина, лишь вездеход порой шумно вздыхал во сне.
Едва начал брезжить прецессионный свет, оба разведчика были на ногах. Отнесли в гробницу пустой горшок, а зерно из второго горшка разделили на три части. Одну часть на всякий случай оставили там, где оно пролежало долгую зиму.
Затем пошли к обрыву. Ни один не проронил ни слова. Зачем? Обо всем переговорено еще вчера. Катарин принялся разматывать страховочный шнур, а Машок закрепил его у себя на поясе.
Разведчики не прощаются при расставании. Не то чтобы это была дурная примета – мало кто из следопытов верит в такую ерунду, – но просто прощаться не принято. Машок подошел к обрыву и быстро начал спускаться. Когда тебя надежно страхуют, спускаться не так трудно. Через несколько минут он оказался внизу и махнул рукой, чтобы Катарин выбирал веревку.
Рука сразу почувствовала, что шнур идет не пустой. Когда вся длина была выбрана, Катарин увидел, что на конце висит пояс разведчика с ножнами и тяжелым кинжалом. Ни секунды не раздумывая, Катарин развязал свой пояс, призывно махнул рукой, привлекая внимание Машка, и, широко размахнувшись, кинул пояс вниз. Машок сразу опоясался, а через минуту уже скрылся за нагромождением камней, пробираясь туда, где был оставлен его вездеход.
Катарин вытащил свой новый нож, попытал на пальце остроту лезвия. Хороший был нож, не хуже старого. Хотя у разведчиков и не бывает плохих ножей.
Ножами так просто не меняются. Теперь у Катарина среди вражеского народа живет побратим, и значит, надо костьми лечь, но добиться, чтобы враги стали друзьями.
Катарин вернулся к гробнице. Вездеход ждал его, готовый отправиться в обратный путь. Но Катарин прежде вновь открыл неплотную дверь гробницы, скинул верхнюю одежду и снял с груди драгоценный оберег. Когда-нибудь в эти края придет тепло, а следом – неистовый жар Соло. Гайтан, на котором висит святыня, сгорит, а сам оберег, отчеканенный из чистого золота, уцелеет и принесет людям, живущим на той стороне мира, весть о народе Катарина. Только куда его пристроить, чтобы его непременно нашли и у нашедших не было ни малейшего сомнения, что это не случайная потеря, а знак, адресованный им?
Катарин откатил вторую дверь и положил крошечную золотую ракету на пульт управления перед телом предка, вечно сидящего в кресле пилота.
Взгляд долу
– Пожалуйста, – сказал Яфмам, – прошу!
Он наклонился над столом, навис, широко расставив руки с растопыренными пальцами. Сонд напрягся, но все же не сумел заметить того момента, когда стол украсился десятками тарелок, подносиков, блюдечек, горшочков и соусников. В некоторой растерянности Сонд созерцал дымящееся и благоухающее великолепие.
– Начинать можно с чего угодно, – пояснил Яфмам, – и на чем угодно заканчивать. Неужели вы еще не заметили, что у нас можно все? В разумных пределах, разумеется.
Сонд осторожно придвинул к себе ближайшую салатницу, попробовал. Вкусно. Даже слишком вкусно, как и все здесь. «Еще неделя, – подумал Сонд, отодвигая вторую тарелку, – и я не влезу в космошлюпку, корабль уйдет без меня, меня оставят худеть, а здесь я никогда не похудею. А вот Яфмам умудряется быть тощим. Хотя ему все это давно приелось».
Яфмам сидел напротив, склонившись над зеленым желейным брусочком. Воткнув в него соломинку, Яфмам лениво посасывал, и брусочек потихоньку уменьшался, почти не изменяя формы.
На улице с шумом и криками носилась ребятня. Обычные детишки, совсем такие же, как на Земле. Хотя одно отличие есть: всемогущее родительское внимание явно оберегает детей – ни у кого не видно царапин, не найти разбитого носа, ободранных коленок. И костюмчики новенькие, чистые, словно их владельцы не валялись только что в пыли или не мчались сломя голову по кустам.
Иногда по дороге проходил кто-нибудь из взрослых. Они тоже были до изумления похожи на землян, но одного взгляда на них было бы достаточно, чтобы схватиться за голову любому земному врачу. Взрослые были неестественно сутулы, попросту горбаты. Шеи сгибались дугой, подбородки упирались в грудь, словно прохожий рассматривал пыль под ногами. Сонд уже знал, что такая «осанка» вызвана не анатомическими различиями, которых у землян и местных жителей почти не было. Странное уродство специально вырабатывалось долгими мучительными упражнениями. «Взгляд долу» был обязательной принадлежностью любой ритуальной позы.
– Яфмам, – сказал Сонд, – я гощу у вас уже четвертый день, многие мои товарищи тоже гостили у ваших соплеменников, а вот из вас почему-то никто не побывал на нашем корабле. Я приглашаю вас сегодня одного или с друзьями, как покажется удобным.
– Это совершенно невозможно, – отозвался Яфмам.
Изогнувшись вопросительным знаком, он одним движением ладони стер со стола ужин, потом, опустившись на подушки, пояснил:
– Я не суеверен и не думаю, что вы занимаетесь зеркальной магией, но боюсь, что ваши дела все же опасны и могут оказаться заразными.
– Зеркальная магия? – переспросил Сонд. – Что это? У нас на Земле кое-кто пытался заниматься зловредной черной магией. Но у них ничего не получилось.
– А что такое черная магия?
– Это магия, нацеленная на то, чтобы причинять вред другим.
– Похоже, – признал Яфмам. – Но зеркальная магия опасна прежде всего для самого мага.
– Тогда почему же…
– Болезнь, – коротко объяснил Яфмам. – И довольно заразная. Больной начинает применять свои способности для запретных дел и гибнет. В крайнем случае становится калекой и уродом. Чаще всего больной пробует летать – говорят, этого можно добиться с помощью зеркала. Отсюда и название: зеркальная магия. Конечно, он падает и разбивается. Потому-то большинство считает ваши полеты вредным и пагубным соблазном.
– Вот оно что! – воскликнул Сонд. – Почему же вы не сказали об этом раньше? Мы бы немедленно запретили все полеты.
– Как можно запретить другому? – удивился Яфмам.
– Мы бы попросили прекратить полеты, – поправился Сонд.
– Вы добры и отзывчивы. – Яфмам поклонился.
Сонд знал, что обмен любезностями может продолжаться часами, и поспешил сменить тему разговора.
– Яфмам, – сказал он, – а вы не могли бы продемонстрировать ваше умение перед приборами? Вы же знаете, что в них нет ничего злого. А нам это, возможно, помогло бы освоить магию…
– Нет-нет, я боюсь, – отказался маг. – Но я мог бы попробовать обучить вас. Согласны?
– Согласен! – быстро сказал Сонд. – Что для этого нужно?
– Ничего. Сядьте поудобнее, расслабьтесь. Теперь примите позу и начинайте думать о предмете ваших желаний… Только думайте так, словно никогда в жизни ничего не желали сильнее…
На мгновение у Сонда вспыхнула невозможная надежда: вдруг получится? Но тут же погасла, убитая трезвой мыслью: что пожелать? О чем он мечтал в своей жизни до самозабвения, истово и безнадежно? Полететь к звездам? Он этого добился безо всяких чудес. Первая любовь? Сонд представил, как на столе материализуется женская фигура, и усмехнувшись потяс головой. Нет, живой человек – это не чашка кофе. Так, наверное, нельзя, это из области зеркальной магии. Что еще? Подлинная гравюра Дюрера? Но они все известны специалистам, а еще один подлинник вряд ли сможет создать даже магия. Ладно, не надо подлинников! Копии гравюр, венское издание конца прошлого века! Это, конечно, тоже не чашка кофе, но объект для мечты подходящий.
Сонд изогнулся, распластал над столом руки и сосредоточился. Он добросовестно, страница за страницей представлял себе венский альбом, воображал себя