Поднявшись и осмотревшись, Исай увидел совсем неподалеку вокзал. Из вагона его выбросили, не доехав всего пару сотен метров. Очень скоро он узнал, что находится в Горьком. Дежурный по станции даже не посмотрел в его сторону. Не поднимая головы от бумаг, лежащих на его столе, он посоветовал придумать что-то более свежее, дескать, академики здесь по три раза в день ходят. Милиционер, к которому он обратился, был немногим полезнее.
— Пить надо меньше, гражданин. Если документы потеряли, идите в отделение, это вон, направо, видите? Там заявление напишете, отправят домой как-нибудь.
Исай чуть не бегом бросился к отделению милиции, но остановился на пороге. Подержавшись за дверную ручку, он медленно пошел назад, к вокзалу. Что он скажет? Что непонятно как оказался в поезде в каких-то обносках? Домой-то его, положим, отправят, а что дальше? А дальше позор и утрата доверия. Да он и сам бы такому и бумагу в сортире раскладывать не доверил. Хорошо, если кафедру дадут в Мухосранске каком-нибудь, да и там до конца жизни будут пальцем в спину показывать и насмехаться. Нет, нельзя, только самому. Очень хотелось есть.
Надо было срочно возвращаться назад. Где-то найти деньги и ехать в Москву. То, что Лысенко он подвел, он понимал. Но не всё еще было потеряно, может, пройдет не так гладко, как хотелось, но ничего непоправимого не случилось. Сам Исай должен был выступать в последний день.
По расписанию следующий поезд на Москву отправлялся вечером. Презент побродил по привокзальной площади. Умылся из крана на улице. В пивной за углом съел бесплатных сушек из тарелки на прилавке. Чуть позже двое подвыпивших командированных угостили Исая бутербродами с вареной колбасой и отлили полкружки пива.
Попытка упросить проводников московского поезда довезти его до столицы бесплатно провалилась. Никто не захотел верить посулам вернуть по приезду хоть тройную, а хоть и пятерную цену билета. Когда же Презент попытался пролезть в вагон, чтобы спрятаться и поехать зайцем, его сразу же поймали и выбросили на улицу.
Униженный и голодный, Исай вернулся в здание вокзала, присел у стены — все сиденья в зале ожидания были заняты, и прикрыл глаза. Надо было ждать утренний поезд и повторить попытку. Рядом неровно загрохотала какая-то тележка и остановилась возле него.
— Что, землячок, несладко пришлось? — услышал он насмешливый голос.
Открыв глаза, Исай увидел стоящую рядом с ним тележку, на которой сидел безногий инвалид.
— Смотрю, не из наших ты, больно у тебя рожа холеная. И стригся ты в парикмахерской, и усики ровные, не обкусанные. Есть хочешь? — инвалид вытащил из холщовой сумки, которую держал между культями, краюху черного хлеба, отломил половину и подал Исаю. Посмотрел, как тот жадно откусил большой кусок, достал из той же сумки кусок ливерной колбасы, сдул с нее хлебные и табачные крошки и отдал Презенту.
— Мне в Москву надо, — решил вдруг поделиться своим горем Исай и закашлялся, чуть не подавившись.
— Ты прожуй сначала, потом говори, — как маленькому, объяснил ему инвалид. — Видел я, как ты тут по вокзалу бегал. На поезд ты напрасно сунулся, никто тебя в таких обносках не возьмет. В пять утра будет рабочий поезд до Коврова, на него садись. Там билеты и не проверяют почти. Оттуда до Владимира доедешь, рядом совсем. А во Владимире разберешься. На товарняки не садись, не для тебя это. Увидишь в пригородном контролера, не бегай, уходи спокойно, выйдешь из вагона и сзади, где он прошел уже, сядешь. Понял?
— Понял, — кивнул Исай. — Спасибо.
— Давай, езжай, спасибо в карман не положишь, — усмехнулся его собеседник. — Ты ж, землячок, похоже, не воевал?
— Нет, не пришлось, — вытирая руки об одежду, ответил Презент.
— В тылу, значит, победу ковать помогал, — засмеялся инвалид и натужно закашлял в локоть. — Ну, прощай, труженик тыла, — сказал он насмешливо и, не оглядываясь, уехал на своей скрипучей тележке, отталкиваясь от пола истертыми деревяшками, которые вытащил из той же сумки.
* * *
До Москвы Исай добрался через двое суток. Трижды его ссаживали с пригородных поездов и приходилось иногда по несколько часов ждать следующего. Кусок ливерной колбасы и краюха хлеба оказались его последней трапезой. После этого он пил только простую воду, которой, к счастью, вдоволь было на вокзалах. Даже кипяток набрать было не во что, а просить у кого-то посуду Презент не мог себя заставить, после безногого инвалида, разгадавшего его с полувзгляда, начало казаться, что его могут узнать.
Дома его встретила заплаканная жена, которая всё время его отсутствия беспрерывно (и безрезультатно) обзванивала больницы и морги. От нее он узнал, что еще в субботу звонили от Микояна. Не переодеваясь, он бросился к телефону и набрал номер, но на другом конце провода ему сухо сказали, что он уже не нужен. Телефон Трофима молчал. Никто не брал трубку и у Ольшанского. Ответил Эйхфельд, который и рассказал все новости. Всё было потеряно. Проиграли не только битву, но и войну. Лысенко пропал и никто не знает, где он. Дубинина вызывали к Микояну, а, может, и не только к нему. Скорее всего, он и будет избран новым президентом ВАСХНИЛ.
Не выпуская из руки телефонную трубку, Исай сел на пол и опустил голову на колени. Что-то говорила и говорила жена, пытаясь его раздеть, а академик Исаак Израилевич Презент сидел и слушал короткие гудки, как будто ожидал получить сигнал, что же делать дальше.
_____________________
* Павел Денисович Лысенко в самом начале войны перешел на сторону немцев.
** Антон Романович Жебрак, Николай Петрович Дубинин, Иван Иванович Шмальгаузен — одни из основных оппонентов Лысенко, именно на них он обрушился с критикой в своем докладе.
* * * Одно из значений глагола Present на английском — присутствовать.
**** East of the Sun (and west of the Moon) — один из самых известных джазовых стандартов, исполнялся всеми кому не лень.
Глава 19
Воскресное утро первого августа радовало Иохеля пасмурным небом, легким и пока освежающим ветерком, вкусным завтраком и сознанием того, что не надо ходить по всяким академиям, занимаясь там какой-то цыганской магией, а можно вот прямо сейчас побриться и пойти на встречу с новым пациентом. Не радовало утро только тем, что Полина ушла на работу. Задумавшись о несомненном преимуществе для личной жизни всякого советского человека пятидневной рабочей недели вместо нынешней шестидневки, он заметил, что второй раз пытается отпить из пустой кружки. Заварник тоже был пуст. Иохель подумал, что в отсутствие Полины можно и свершить небольшое кощунство по отношению к священному напитку и просто долить заварник из чайника, не устраивая китайские церемонии, суть которых он понять даже не пытался. Но чайник уже остыл.
— Сидор, а где спички? — крикнул он ссутулившейся возле приемника спине Синицына.
— Звал, Моисеич? — переспросил тот, распрямляя спину и снимая наушники.
— Спички, говорю, где? Чайник остыл, — чуть раздраженно ответил Иохель.
— В карман, наверное, засунул, — меланхолично ответил Синицын, встал и похлопал по бедрам. — Ага, вот они, захомячил. А что ты другой коробок не взял, там же в шкафчике есть?
— Ага, и собирать потом по кухне десяток початых коробков. Ты же, Сидор, сам за порядок, — раздражение в голосе Иохеля начало нарастать.
— Ты, тащ майор, мне про порядок не напоминай, я наведу, сам знаешь. На вот свои спички, — проворчал Синицын и, тут же, будто что-то переключилось у него в голове, добавил: — Сам вскипячу. Не переживай, Моисеич. Это горячка из-за этих ученых из тебя выходит. Всё прошло, успокойся.
— Да успокоился я, — сказал Иохель. — Кстати, теперь ты расскажешь, куда подевал Презента? А то хвалился, будете, мол, приятно удивлены. Удивляй уже.
— Да не девал я его никуда, он сам делся. Повел его к трем вокзалам, там у бродяг местных поменял костюмчик на обноски похуже, — начал рассказ Сидор, гордясь воплощением своей задумки. — Оставил академика посидеть с бродягами, чтобы не мешался, купил билет до Горького — оно вроде недалеко, но и не близко. Родни и знакомых у него там нет, я спросил. О, вот и чайник закипел. Не очень-то он и остыл, Моисеич.
— Залей в заварник, пожалуйста, — попросил Иохель, усаживаясь за стол.
— Вы, Иохель Моисеевич, портите напиток своими варварскими методами, — искусно имитируя интонации Полины, заметил Сидор.
— Лей уже, — засмеялся Гляуберзонас, — на фронте в жестянке от тушенки очень даже хорошо заваривалось, с большой пользой для здоровья. Нравится ей заваривать чай истинно правильным методом, пусть заваривает.
— Так я не спорю, — ответил Сидор, соглашаясь, — у Полины Михайловны очень вкусный чай получается, я пробовал так, как она делает, у меня не получилось.
— Вот потому что так хорошо не получается, лей просто так. — Иохель подвинул Сидору заварник. — Дальше с академиком что было?
— Да там и рассказывать нечего, — приосанился Синицын, показывая, что наоборот, наступает самая интересная часть рассказа. — Поезд на посадку еще не подавали, ну, я проводника нашел, заплатил немного, побеседовали с ним. Воевал тоже, наш парень. Я ему рассказал, что этот красавчик от фронта откосил, а сейчас фронтовиков за людей не считает. Так что вопросов по моей маленькой просьбе не было.
— Надеюсь, Исай после этого жив останется? — спросил Иохель, не то чтобы встревоженно, но с немного повышенным интересом.
— Моисеич, что ты меня, за живодера какого держишь? — возмутился Сидор. — Я ж Юзику твоему обещал, что без крови всё будет. Так и случилось, будь уверен. Другое дело, что теперь ему, когда всё произойдет, самому может показаться, что помереть лучше было бы. Но не надолго. Очень он себя любит, будет жить изо всех сил, не переживай. Давай кружку, тащ майор, налью заварочки.
— Пока я твою задумку понять не могу, — сказал Иохель, с шумом отхлебнув чай из кружки. — Не, горячий, пускай постоит пока. Что ты с ним такого сделал, что ему жить не захочется?