Мне почему-то жутко захотелось рассказать этим участливым старушкам всё, от начала и до конца, поделиться с ними своей историей. Но в какой-то момент сдержалась и решила пока ничего никому не рассказывать.
— Ничего не помню. Только помнится, что повредила ногу, потом упала, испачкалась, шла куда-то, а тут жандармы. Вот меня и привели сюда.
Бабуля хотела было погладить меня по голове, но взглянув на копну моих спутанных волос, не стала, достав вместо этого ещё одно яблоко из-за пазухи.
Я с вожделением уставилась на яблоко в её руке, а желудок заныл ещё протяжнее.
— Голодная? Давно не ела? — раздался голос первой бабки, какой-то излишне желейный и приторный, — а родня то у тебя есть?
— Нет, бабушка, нет никого. Одна я осталась на всём белом свете.
— Так и я одна, — прошамкала бабуся, хотя до этого всё время говорила чисто.
Я непонимающе перевела взгляд на сидящую рядом с ней копию, которая согласно кивала, прикрыв глаза.
— Я ведь, дочка, одна живу. Раньше ничего было, а сейчас стара стала. Поспевать перестала. А за домом уход нужен.
Мысли закрутились в хороводе вокруг этого внезапного предложения. Может и вправду согласиться? Крыша над головой — это очень даже не плохо, а там разберусь, что да как, а дальше можно будет решить, куда коней двинуть. Ясно одно — бабки какие-то излишне подозрительные, но вот тихая гавань сейчас будет для меня в самый раз.
Поневоле вспомнилась женщина в чёрном балахоне, которая привела меня в город, и от этих воспоминаний у меня даже мурашки по коже побежали. Это жуть какая-то, я что под гипнозом была? Как я могла пойти за ней так, добровольно?
Я бы с радостью, бабуль, но моя нога...
Бабка вытянула шею и только сейчас обратила внимание на отставленную ногу, которая уже приобрела неестественный синий цвет, видимый даже сквозь грязь.
Взгляд её поменялся, а лицо тут же приобрело жестковатые черты.
— С такой ногой она бесполезна. Ковен не одобрит твой выбор, сестра, а лечить её никто денег не даст.
— Но всё равно кожа нежная, — не унималась та бабулька, что сидела справа от меня.
— С такой ногой, я бы не стала её и пробовать. Зря только яблоко скормила, дура!
Яблоко из бабкиной руки мгновенно испарилось, а сама она отодвинулась от меня так быстро, словно узнала, что я больна страшной и неизлечимо заразной болезнью.
Я же оторвала свой взгляд от её руки, где ещё секунду назад, в костлявых пальцах, было заключено такое вкусное и аппетитное яблоко, и посмотрела в её ясные добрые глаза, такие чистые и прозрачные, как слеза ребёнка.
— Пять сол, — проговорила бабуля, что сидела слева и указала кивком головы на огрызок, оставшийся от яблока.
— Не понимаю, бабушка!
— Что тебе не понятно, ребёнок? Ты съела моё яблоко, теперь ты должна за него заплатить.
— Но мне нечем, и вообще — это же вы сами мне его дали.
— Нет, ты посмотри какая наглая нежить пошла! — возмутилась одна из бабок, — она ещё и торгуется!
— Я не нежить, — во мне медленно стала подниматься злость, от самых ворот меня все вокруг начинают принимать за нежить, но я же хожу, говорю, и вроде даже осмысленными предложениями.
— Будущая нежить — пискнула бабка и отвернулась.
— Господин дознаватель, — визгляво протянула она, по направлению к проходящему мимо жандарму, — эта девка обманом забрала и съела моё яблоко, а теперь отказывается платить!
— Чего орёшь, старая? Не видишь, люди работают? — довольно грубо прервал её страж порядка, после чего нисколько не обращая внимания на её выкрики, схватил за предплечье и грубо потащил в комнату.
Оставшаяся бабка заохала, запричитала, после чего бодро вскочила, подхватила кривую клюку, взвалила на спину тяжеленную корзину и легко поскакала, как пятилетняя девочка, следом.
Минут пять из-за приоткрытой двери раздавались приглушённые разговоры, из которых удалось выяснить, что бабки уже далеко не раз были пойманы за то, что обносили чужие участки, но их каждый раз отпускали.
В этот раз они и вовсе умудрились нарвать яблок в Чёрном саду, и почти все из них уже распродали. Чем опасны яблоки, растущие в Чёрном лесу расслышать не получилось, тон наседающих на дознавателя старых кошёлок резко пошёл вверх, а затем, обе бабки, буквально вылетели наружу, и их никто не преследовал.
Прошло, наверное, около получаса, прежде чем меня вызвали в комнату к дознавателю.
Само собой, их вызовы закончились ничем, и явившемуся по мою душу жандарму ничего не осталось кроме как тащить меня на руках — с моей-то ногой.
Мужчина усадил меня на раскачивающийся деревянный стул, противно скрипнувший подо мной, зло посмотрел и, уходя, напоследок, громко хлопнул дверью
Сидящий за столом лопоухий карлик холодно взглянул на меня, скривился в брезгливой ухмылке, отчего его зелёноватое, покрытое рытвинами лицо, стало походить на лунную поверхность, которую зачем-то нарисовали посреди двух торчащих вертикально, длинных острых ушей.
— Кто такая?! Имя, род занятий?! — произнёс скороговоркой полурослик, показывая всем своим видом, что не ожидает от меня ничего хорошего.
— Меня зовут Зина. Зина Зябликова.
Его перо замелькало в руке со скоростью света, отчего стоячий воротник — полураспахнутого зелёного кафтана — задёргался как припадочный.
— Та-ак, Зина, За.. Зья.. Зиа.. Да, пфу на тебя, пока выговоришь. Ладно, так и запишу Зьябликова Зьина. Кто твои родители? Откуда ты?
— Я не помню! А так одна я!
— Одна?
Перо вновь забегало по бумаге, карлик что-то усердно записывал и проставлял в бланках.
— Сколько тебе полных лет, Зьина?
— Двадцать два, — поведала я, после чего рука с пером замерла, а на меня уставились два жёлтых глаза с прозрачной поволокой.
— Врёшь же! Мне, старшему дознавателю врёшь! Ты знаешь, что за это будет?
— Я честно сказала!
— Корней, — позвал дознаватель недавнего жандарма.
В дверь протиснулось массивное тело с обвислыми усиками на одутловатом лице.
— Корней, где её взяли?
— Так, три часа назад, Пацюк Эдгардович, у дома вашего свояка!
— Она была одна?
— Как первая без закуски, ваш-дознавательство!
— Пшёл вон, — рявкнул зелёный и дверь за жандармом с грохотом захлопнулась. С той стороны что-то упало и недовольный голос сообщил, что он думает о безруких строителях, после которых на голову честным и порядочным людям падают куски штукатурки.
— И куда же ты направлялась, красавица? — елейным голосом осведомился у меня этот рептилоид.
Но эта фраза была произнесена с таким ехидством, что мне захотелось запустить в коротышку стулом, на котором я сейчас сидела.
— Молчишь? — не стал затягивать паузу зеленомордый, — а вот я знаю куда ты шла! К мадам Тюссо! Вот сдам я тебя ей и пусть сама разбирается со своими девочками, кто где и как на стороне подрабатывает. Устал я уже с вами бороться!
Во мне в ту же секунду шевельнулись очень нехорошие подозрения.
В эту самую минуту в дверь постучали, и красный от натуги Корней, отрапортовал об очередной партии девочек, доставленных в жандармерию.
Зелёномордый перевёл на меня взгляд своих недовольных немигающих глаз, после чего ткнул острым когтем в ложбинку между грудей и протянул вверх, разрывая ткань.
— Корней, — эту оформим к мадам, пусть тоже приносит дивиденды.
— Пацюк Эдгардович, — процедил полноватый жандарм, — есть одна проблема, помялся тот немного и кивком указал на мою ногу.
— Пердоличцидужо, — слитно и непонятно выругался офицер.
— С такой ногой она и мадам не нужна. Что будем делать?
— У меня предложение только одно — сдать её бальзамировщику. Хоть какую копеечку, но он должен заплатить за неё.
— Это мысль, это мысль, — задумался карлик, покусывая кончик своего пера.
— Отведи её в камеру, а завтра днём как раз придёт повозка за очередной партией преступников. С ними её и отправим.
— Если она доживёт до завтра!
— Значит сделай так чтобы дожила! — оскалился зеленомордый, — за живую они больше заплатят.
Камера была отвратительной: на полу в кучу была свалена грязная охапка соломы, у края решётки лежала замызганная и погрызанная деревянная миска, в дальнем углу, у совсем маленького окошечка, располагавшегося в двух метрах над уровнем пола, стояло невероятно пахучая деревянная кадка.
Сервис в камере был что надо!
«Вот, Зинка, приплыли! С каждым разом всё чудесатее и чудесатее!» — сказала я себе, разглядывая валяющиеся вдоль стенок неподвижные тела.
От смрада непроветриваемого помещения, в котором вонь разложения догонялась запахами отстойного места, кружилась голова. Сознание то и дело махало платочком, готовое отключиться в любой момент.
Я отползла к стене, прислонившись к камню спиной и закрыла глаза.
Видимо я задремала, поскольку разбудил меня звук ржавого замка и скрип несмазанных петель. Двое стражников молча внесли в камеру ведро с водой и тут же вышли.
Капли влаги из оставленного рядом со мной ведра упали на моё лицо. Приподнявшись на локте, я зачерпнула другой рукой воду и начала жадно пить.
— Эй ты, нищенка, чё попутала? — донеслось из противоположного угла, после чего быстрая тень скользнула ко мне.
Сильный удар по рёбрам буквально откинул меня в сторону, заставив свернуться калачиком от боли.
— Запомни, нищенка, ты пьёшь последняя. После всех! — просипел голос, после чего мужчина жадно припал к воде.
Через десять минут воды в ведре почти не осталось. Подошедший ко мне долговязый, в каких-то рваных обносках, демонстративно вылил остатки воды передо мной на пол, после чего, продемонстрировав чёрные пеньки зубов, что-то прошепелявил и отошёл к стенке, где и замер, умастив голову на копну вонючей соломы.
А пить мне хотелось просто неимоверно. Того глотка воды, что я сделала было ни разу не достаточно чтобы утолить бушевавший внутри меня пожар.
От жалости к себе, я села на пол, с трудом подтянула ногу, согнув в разбухшем колене, и, обхватив руками, горько зарыдала.